Через вселенную
Шрифт:
У меня в глазах стояли слезы, все расплывалось, и Эд казался похожим на циклопа.
— Я…
Взгляд, скользнув по заставленной оборудованием лаборатории, обратился к выходу. Там, за дверью, были мои дядя и тетя, которых я любила, у которых была бы счастлива. А еще дальше, за ними, был Джейсон. И Ребекка, и Хизер, и Робин, и все мои друзья. Горы, цветы, небо. Земля. За этой дверью была Земля. И жизнь.
Но потом взгляд мой снова обратился к маленьким дверцам в стене. За этими дверцами были мои мама и папа.
Раздеваясь,
И, боже мой, это было хуже, чем я думала, глядя на маму. Ужасно. Ужасно. Холодно и одновременно обжигающе-горячо. Я чувствовала, как мои мышцы отвердевают, когда в кровь полилась голубая жижа. Сердце словно пыталось вырваться из груди, оно колотило по ребрам, как обманутый муж колотит в дверь спальни, но раствор был сильнее, замедляя биение, так что тук-тук-тук-тук превратилось в тук… тук…
… тук…
…
…
… тук…
…
Эд открыл мне глаза. Кап! Холодная желтая жидкость наполнила их, запечатывая, словно жвачкой. Кап!
Я ослепла.
Один из лаборантов — наверное, Хасан — коснулся моего подбородка, и я послушно открыла рот. Видимо, недостаточно широко — трубки ударились о зубы. Я постаралась раскрыть шире.
Трубки с трудом проходили в горло. Теперь они не казались такими гибкими, как со стороны — скорее было ощущение, что в глотку мне запихивают смазанную маслом метлу. Я поперхнулась и закашлялась, чувствуя на языке вкус желчи и меди.
— Глотай! — прикрикнул Эд где-то возле самого моего уха. — Расслабься!
Легко ему говорить.
Через несколько мгновений в животе начало покалывать. Я ощущала, как внутри дергаются и натягиваются провода, пока Хасан подключает их к маленькому черному ящичку над моим собственным обувным гробом.
Что-то шуршит. Шланг.
— Не понимаю тех, кто на такое согласился — произнес Хасан.
Молчание.
Скрежет металла — открыли кран. На бедра хлынула холодная, очень холодная жидкость. Я попыталась шевельнуть рукой и прикрыть себя там, но тело не слушалось.
— Не знаю, — раздался голос Эда. — Тут тоже не сахар. После первого кризиса все пошло наперекосяк, а уж после второго… Фонд Финансовых Ресурсов вроде как должен был рабочие места организовать, так? А ничего нигде нет, кроме как здесь, да и здесь работы не станет, когда всех заморозим.
Снова молчание. Криораствор лился уже на колени, холодными струями затекал туда, где еще пряталось тепло — под коленки, под руки, под грудь.
— Не стал бы я платить жизнью за то, что они обещают.
Эд фыркнул.
— Обещают? Они платят
— На корабле, который приземлится только через триста один год, этот чек — просто бумажка.
Мое сердце пропустило удар. Триста… один? Нет — не может быть. Должно быть ровно триста лет. Не триста один.
— Такая прорва денег целую семью обеспечит. Разница есть.
— Между чем и чем? — спросил Хасан.
— Между жизнью и голодной смертью. Все теперь не так, как тогда, когда мы детьми были. Ни черта этот Закон о финансах не поможет при таком-то долге, что бы там президент ни трепал.
Что за чепуху они обсуждают? Кому сдались эти долги и рабочие места? Лишний год — вот это важно!
— Ну, пока что есть время подумать, — продолжал Эд. — Все взвесить. Почему, интересно, они снова отложили отправление?
Гроб почти заполнился, и раствор для заморозки залил мне уши. Я приподняла голову. Отложили? Как отложили? Я попыталась заговорить через трубки, но их было слишком много во рту, они мешали двигать языком, заглушали слова.
— Кто его знает! Что-то там с топливом и связью с зондом. Мне только непонятно, зачем они заморозку сейчас проводят?
Уровень жидкости поднимался. Я повернула голову, чтобы правым ухом слышать разговор.
— Какая разница? — спросил Эд. — Этим-то уже точно никакой — они все это просто проспят. Говорят, кораблю до этой планеты триста лет лететь: годом больше, годом меньше — подумаешь!
Я попыталась сесть. Мышцы не слушались, но я отчаянно старалась. Снова хотела заговорить, издать хоть какой-нибудь звук, но лицо уже скрылось под поверхностью.
— Просто расслабься, — почти прокричал Эд где-то рядом с моим лицом.
Я затрясла головой. Боже мой, разве они не понимают? Год — это же огромная разница! Целый год с Джейсоном, целый год жизни! Я согласилась на триста лет… не на триста один!
Чьи-то руки — наверное, Хасана — мягко опустили меня в раствор. Я задержала дыхание. Попробовала подняться. Мне нужен этот год! Мой последний год — еще один!
— Вдыхай ее! — под поверхностью голос Эда звучал глухо, слова едва можно было разобрать. Я попыталась покачать головой, но, когда мышцы шеи напряглись, легкие не выдержали, и холодный, ледяной криораствор хлынул в нос, потек по трубкам и заполнил внутренности.
Финальной точкой захлопнулась крышка моего хрустального гроба.
Когда меня затолкнули в ячейку, мне подумалось, что я — Белоснежка, а мой прекрасный принц — там, за дверцей, и если бы он пришел и разбудил меня поцелуем, мы могли бы еще целый год быть вместе.
Механизм издал два щелчка и рычащий звук, и я поняла, что до заморозки осталось лишь мгновение, а потом моя жизнь облаком белого пара утечет сквозь щель в дверце морга.
Тогда я подумала: «По крайней мере, я усну. На триста один год я забуду обо всем».