Чернь и золото
Шрифт:
— Значит, не стоит им попадаться. — Сальма привлек Чи к себе. — Мы с тобой много чего пережили и снова будем вместе, когда все это кончится. Я поберегу свою шкуру, а ты сбереги свою.
Люди Кимены уже прокладывали маршрут, чтобы вывести пришельцев из города, а для тех отъезжающих, кто плохо умел укладываться и разбираться в картах, настал период вынужденного безделья. Сальма, спасаясь, возможно, от Чи, забрался на самый верх, где прогнили все половицы. Таниса прокралась за ним тихо, как при вылазке в Асту, но он все равно понял, что
— В чем я не силен, так это в спорах с друзьями.
Таниса благодаря своему Наследию пробиралась к нему по непрочным балкам.
— Тото, Чи и Стенвольд тут не прошли бы, а мантиду с номом на меня наплевать, — продолжал он, сидя в самом углу под дырявой крышей. Луч закатного солнца лег на его золотистую щеку. — Стало быть, это можешь быть только ты. Хочешь мне что-то сказать, так ведь?
Таниса, балансируя, сделала еще пару шагов.
— Что за игру ты затеял, герой?
— Сам не знаю. Все жду, что кто-то мне объяснит правила.
— Чи говорит, это из-за какой-то плясуньи. — Таниса вложила в последнее слово чуть больше яда, чем входило в ее намерения.
— Ну, мы ведь известные меценаты.
— Почему ты не можешь быть серьезным хоть раз в своей гнусной жизни? — заорала в голос Таниса, вызвав эхо от чердака до подвала. Даже угроза выдать Империи всю ячейку не заставила бы ее сдержаться.
— Я был рабом, — преспокойно ответил Сальма. — Был узником. У меня отняли небо. Тогда, уверяю тебя, я был очень даже серьезен.
— Куда же тебя несет в таком случае? Почему бы тебе не остаться с нами? С твоими друзьями, которые… тебя любят? Не говори только, что этот великий поход задуман ради спасения одной-единственной имперской рабыни.
— Не скажу, если ты не хочешь.
Его прекрасное, позлащенное солнцем лицо сияло перед Танисой — так бы и врезала кулаком.
— Чи говорит, эта женщина заморочила тебя с помощью своего Наследия… если не хуже.
Сальма молча пожал плечами.
— Она тебе дороже всех нас, так, что ли?
— Разные расы, наверное, по-разному понимают любовь, — грустно ответил он. — Я не могу ее бросить.
«А меня, значит, можешь?» Рука Танисы сама собой легла на рукоять новой шпаги, и ей стоило большого усилия не достать из ножен клинок.
— Сальма…
Он резко поднялся и, трепеща крыльями, приблизился к ней по балке. «Вызови его, — шептали сонмы ее потаенных предков. — Вызови. Только так ты можешь его победить».
Она вся дрожала от этого мантидского шепота, одолевающего ее рациональное воспитание. Сальма терпеливо ждал, почему-то не вынимая собственный меч. «Выходи, — голосили предки. — Сразись со мной».
Потянув клинок вверх, она потеряла равновесие и закачалась, но Сальма тут же ее подхватил. Она приникла к его груди, и голоса умолкли.
— Прости, но я все-таки ухожу. Другого выбора нет. — Он дал ей укрепиться на балке и упорхнул вниз.
Поскольку осоиды все еще ждали восстания, покинуть город с одним из караванов Хокиака оказалось нетрудно. Часовые у ворот, получив небольшую мзду, провели досмотр спустя рукава: Империя никак не предполагала, что ее врагам вздумается именно сейчас уходить из Минны. За воротами же небольшая группа во главе с Кенис вполне сходила за местных жителей, вышедших пострелять из рогатки ночных мотыльков или пособирать ночные грибы. Смеркалось, но светлая полоска на западе еще тлела.
На условленном месте, куда привела их Кенис, не оказалось никаких лошадей. «Надо подождать», — сказала она, и через пару минут из мрака действительно послышался голос:
— Если вы не те, кого я ожидаю, я уведу лошадок домой и продам. — Голос говорил со странным акцентом, а его обладательницу Чи, приспособив свои новые глаза к темноте, поначалу приняла за мушидку необычайно высокого роста.
Скрилл, однако, была продуктом смешанной крови, в том числе и миннской — на это указывал цвет ее кожи и волос, — но к лицу, худому и явно не миннскому, неизвестно кто приделал длинные заостренные уши и почти столь же острые подбородок и нос. Сложение у нее было еще диковиннее: из маленького, как у ребенка или мушидки, туловища росли длиннющие руки и ноги — последние позволяли ей не отставать даже от рослых мужчин. Порывистые движения сочетались у нее с моментами полной неподвижности. Под плащом она носила кирасу из металлической чешуи, но с мягкой подкладкой. Из скатки на спине торчали концы длинного лука, а на перевязи, почти у самой подмышки, виднелась рукоять осоидского меча. Женственного, несмотря на высокий голос, в ней было мало — она казалась какой-то двуполой.
— Невежливо так пялить глаза на даму, — упрекнула она. — Который из вас мастер Стенвольд Вершитель? Я слышала, у него есть для меня работа.
— И работа, и спутник, — сказал Стенвольд, подталкивая Сальму вперед.
— Не возражаю, — сказала женщина, оглядев стрекозида. Кенис тем временем разводила костер.
Тальрик, зная, что на летном поле его ждет машина, завершил свои недолгие сборы. Дворец и город он располагал оставить еще до того, как полковник Латвок сочтет его поведение нелояльным. Уехать, честно говоря, следовало еще два дня назад, но его задержали.
Стоя в комнате для допросов, он как раз думал об этой задержке, не в силах отвязаться от смутной тревоги.
В том, что к нему во дворец явился офицер средних лет, не было ничего необычного; лицо его казалось знакомым, но мало ли Тальрик встречал таких офицеров за годы службы.
Он дописывал рапорт полковнику в выделенном ему кабинете, когда этот посетитель вошел.
— В чем дело, солдат? — осведомился он, подняв на миг глаза.
— Так сразу и не объяснишь, майор.
Именует его подлинным званием — не рекефовец ли? Офицер стоял навытяжку и впрямь как солдат, и лицо у него было очень, очень знакомое.
«Да это же мое собственное лицо!» — вздрогнул Тальрик. Не то чтобы копия — это вызвало бы нежелательные вопросы, — но визитер мог бы быть его братом, и этот голос Тальрик тоже хорошо знал.
— Сцилис? — тихо спросил он, и офицер кивнул с улыбкой, совершенно неприличной осоиду.
— Браво, майор — хотя я сильно облегчил вам задачу.