Черная Книга Арды
Шрифт:
Она замолчала. Ирмо внимательно посмотрел на нее:
— Они — что, дитя?
— Они показались мне знакомыми, словно я видела их когда-то… Как зовутся эти цветы, Владыка Снов? — Легкое облачко задумчивости, скользнувшее по лицу девушки, исчезло почти мгновенно.
… — Мне хотелось бы оставить тебе что-нибудь. На память.
— Зачем? Неужели ты думаешь, что я забуду… — «брат мой», мысленно добавил Ирмо, но вслух сказать этого не решился.
— Это не вещь, Ирмо; я оставлю тебе живое. Смотри…
— Как зовутся эти цветы? — Владыка Снов казался совсем по-детски восхищенным, он провел рукой по воздуху, повторяя очертания цветка.
— Песнью Сумерек, а еще — иэлли. У нас был Праздник Ирисов…
— …Как зовутся эти цветы, Владыка Снов?
Должно быть, Ирмо задумался, потому что оставил вопрос Амариэ без ответа, а вместо этого спросил сам:
— Ты для себя сорвала его?
Девушка смутилась; поняв причину ее замешательства, Ирмо снова грустно улыбнулся. Все же судьба — жестокая насмешница. Но ирис увянет раньше, чем его коснется Король Мира.
— Боюсь, эти цветы могут жить только в моих садах, — вслух сказал он.
— Но почему, Владыка Снов?
Ирмо не ответил.
…Амариэ… За долгие века — длинны годы Арды — золотой туман скрыл воспоминания о Благословенной Земле. Осталось — имя — песня — образ… Амариэ. Разделены — бескрайним морем, разлучены — проклятием Владыки Судеб. Амариэ, возлюбленная — золотой цветок Валмара… Ее имя стыло кровью на губах того, кто умирал во мраке подземелий Тол-ин-Гаурхот. Ее имя было той первой звездой, что зажглась во мраке пробуждающегося сознания в Чертогах Мандос. И вместе с этим именем — ибо обнаженная душа лишена милосердной защиты забвения — вернулась память, и была она — горечью.
В призрачных залах одиноко бродит неприкаянная душа: тень среди теней Мандос… Амариэ — избранница Манве, ученица Манве, прекраснейшая среди прекрасных Ванъяр. Он назвал ее своей нареченной, и она улыбнулась в ответ — светло и спокойно, и взглянула ему в глаза. И то, что прочел он в этом взгляде, гнало его прочь, прочь из Благословенной Земли, за море, через льды Хэлкараксэ — холоднее льда глаза твои, - под жалящую плеть Судьбы, изреченной Судией — жгучий удар — взгляд твой, - в Сирые Земли, что под властью Врага — тьма в душе моей…
Он почти рад был пророчеству, печатью никогда замкнувшему для Нолдор-Изгнанников врата Чертогов Мандос. Но двери Чертогов распахнулись перед ним, и глашатай Короля Мира призвал его в пиршественный зал…
Он стоял в центре круга под взглядами, как под бичами — беззащитный; струящийся мягкий свет больно резал глаза, и ему показалось — это Круг Судеб, и он — осужденный… Он стоял, не поднимая головы, не понимая, зачем он здесь, за что хотят его судить, когда услышал голос Короля Мира:
— Артафинде Инголдо, отважный герой, сын мудрого Короля Нолдор, потомок избранника Великих Финве! Нам известны подвиги твои и деяния твои. Горькую чашу пришлось испить тебе по вине Врага. Прими же этот кубок из Наших рук, да станет он первым даром Валмара воину, принесшему себя в жертву во имя торжества Света!
Что он говорит?.. Или здесь не знают… все было по-другому… чужая сила, чужая правда, горечь непонятной вины… Черное и Белое рвутся с кровью… Склизкие камни подземелья, цепи, скалящаяся морда орка, кровь в горле… Что?.. ах да, нужно подойти… принять чашу… темное, густое — кровь? вино?.. Холодная усмешка Жестокого… злорадный оскал орка… улыбка Короля Мира…
Чертоги не исцелили мою душу… но неужели Исцеление дается только забвением? А я не хотел забывать — и вот теперь что делать мне, с ядом прошлого в душе, с этой горькой отравой памяти и печали…
Он подошел, неловко опустился на колени, почти упал — ноги перестали держать, мир на мгновение расплылся, потерял определенность, и волна воспоминаний захлестнула его, и страшно было — вместо этого величественного благостного лица увидеть — другое: ледяную усмешку бога — или оскал щерящихся клыков…
Он поднес чашу к губам, плеснув вином. Сладкая густая влага застыла в горле комом. Судорожно глотнул, поднялся, чувствуя, как подгибаются ноги. Все вокруг было ненастоящим, слишком ярким, слишком сверкающим, каким мир может показаться только воспаленным глазам умирающего. Очнешься — а вокруг тяжелые склизкие стены и сырой мрак темницы Тол-ин-Гаурхот. И почему-то хотелось очнуться. Пусть — там, пусть снова полный темной крови — своей ли, чужой — рот, пусть — ледяной пронизывающий взгляд Жестокого, непонятные слова Смертного… Берен?.. где же ты… и кандалы на руках… но разве сейчас его руки не скованы?..
Говорить?.. да-да, сейчас… нужно что-то сказать… поблагодарить за честь…
Он глубоко вдохнул безвкусный, режущий грудь воздух.
— О Великие… и ты, Король Мира, пресветлый Манве Сулимо…
Слова — чужие, такие же режущие и безвкусные, как этот воздух.
— Я, Финрод Фелагунд, — почему-то он цепляется сейчас за это имя, обретенное им в Сирых Землях, — сын Арафинве Инголдо, Короля Нолдор…
Не глядя, поклонился отцу — словно дернулся.
— …потомок Финве, избранника Валар… благодарю вас за высокую честь, что оказали вы мне… призвав из темной обители… на ваш пир… Речи твои, о Король Мира… золотыми письменами навеки… начертаны в сердце моем. Я… — закашлялся, снова вдохнул, — я счастлив тем, что хотя бы на шаг… смог приблизить… предреченную победу… Слова мои бессильны выразить… то, что ныне… переполняет душу мою…
Замолчал, неловко поклонился.
Отпусти меня, я уже все сделал… Зачем ты меня мучаешь ?..
— Благородный Артафинде! Учтивые слова твои — отрада для слуха Великих. Высшей награды достоин ты — и получишь ее, ибо Великие умеют читать в глубинах сердец. Ныне призываем Мы пред очи Наши тебя, Амариэ Мирэанна; да станешь ты драгоценным даром победителю, ибо воистину нет в Валмаре более бесценного сокровища, чем красота Старших Детей Единого, и нет радости большей для Владык Арды, чем соединить два любящих сердца, столь долго разлученных.