Черная Книга Арды

Васильева Наталья

Он долго смотрел в темнеющее небо, прежде чем начать рассказ. Сказал тихо, раздумчиво:

— Как ярко горит эта звезда…

Мальчик молчал.

— В последнюю ночь над Горами Мрака я видел ее. Там, над Пылающим Вереском. Вы ее зовете сейчас… — замялся: не мог вспомнить.

— Эарендил, — подсказал мальчик.

— Да… Все меняется, даже названия звезд. Золотоволосые дети Хадора называли ее Пчелой. А мой народ, племя Халет — Сердцем…

Снова молчание, которое мальчишка не отважился нарушить.

— Они стояли у самых гор, а за ними, за их спиной были Врата. Я был молод тогда, и кровь

моя была горяча. Мы все были молоды. Они тоже. Мой брат погиб за два года до той войны, и я шел мстить. Не за наших вождей, нет. Не грех признаться в этом. Нас было уже немного, но их оставалось еще меньше, и орков среди них не было: только люди. Они отступали все дальше, в глубь их Твердыни, по коридорам, по лестницам, но каждый шаг давался нам большой кровью. Я никогда не видел таких воинов — ни прежде, ни потом. Не могли они так долго продержаться, но держались… Я пробился к их знаменосцу… он хорошо бился, а я был ранен, но в его левой руке было древко знамени… Он падал долго, очень долго, до последнего пытаясь удержать знамя. Там, на лестнице, больше почти уже и не было никого. Я хотел ударить еще раз — и не смог. Он упал, и так же медленно упало знамя. Кто-то из тех, кто стоял за ним, бросился вперед и подхватил знамя. Потом… Пятеро или шестеро их там оставалось — не помню… их окружили, а я, уж не знаю зачем, наклонился, чтобы посмотреть на знаменосца…

Закашлялся надрывно, старчески; Эаремир встревожился было, но старик замахал на него рукой — сиди, мол, обойдется, и немного погодя продолжил, задыхаясь:

— Когда… тебе будут говорить, что… они были… чудовищами, ты… не верь.

— Но ты сам… — осмелился вставить Эаремир.

— И мне не верь! — сорванным хриплым голосом крикнул старик. — Он был очень красив. И совсем мальчик. Светловолосый, большеглазый… Глаза были открыты. И он улыбался. Не скалился — улыбался. Спокойно так… Лицо у него было белое-белое, и я не сразу понял, что он уже мертв. Один из нас… Аратан, кажется… да, Аратан; он потом сказал — знамя нужно сжечь. А я не позволил. Не знаю, почему. Может, потому, что этот мальчик так его защищал. А мы умели ценить стойкость и отвагу. Даже во врагах.

Мы не вошли в зал. Страшно было, да, малыш, страшно. А потом… там лежали они. И мы не смогли войти. Даже мертвые, они преграждали нам путь. Они не пускали нас. А ступени были скользкими от крови — их и нашей. Не разобрать, где чья. Кровь у всех одного цвета, мальчик: и у пахарей, и у воинов, и у королей… у своих и врагов. Мы остались. Вошли эльфы и майяр. Эльфы — те обходили… а майяр шли прямо по телам. И я остался там, рядом со знаменосцем, потому что мне вдруг показалось — кто-нибудь пройдет сапогами по этому лицу, по глазам…

Старик умолк, прикрыв лицо — руки дрожали; потом продолжил, поначалу невнятно и глухо:

— Когда его вывели, мы все стояли там, но никто не решался смотреть. А я был, наверно, самым молодым, и мне стало интересно — какой он. Ждал, наверно, увидеть огромное черное чудовище с горящими глазами — точь-в-точь как рассказывают… Я смотрел на него — и хохотал и никак не мог остановиться. Он повернул голову и посмотрел на меня — и мне будто глотку заткнули…

— И… какой он? — шепотом, замирая от ужаса и любопытства.

— Человек, — медленно

проговорил старик. — Седой человек, искалеченный, руки связаны, ошейник… Лицо бледное, словно много лет не видел солнца, шрамы совсем свежие, еще кровь сочилась, но он вовсе не был уродлив, нет, нет… Глаза…

Отнял руку от лица, задумчиво посмотрел на мальчика:

— Как ты думаешь, почему они сражались за него?

Эаремир пожал плечами — для него все было очевидно.

— Враг искусен в обмане и лживых наваждениях, — убежденно до бессмысленности, как хорошо вызубренный урок.

Старик раздраженно нахмурился, топнул ногой:

— Не говори о том, чего не понимаешь! Обман, наваждения… Дурак! Тьфу! Еще бы о живых мертвецах сказал!

— Но ведь все же…

— Кто? — не дослушав, прорычал старик. — Кто?! Твои приятели? Твой отец, который в бою-то никогда не был?! А я тебе говорю — я видел их лица, видел! Они за него сражались, как…нет, не за вождя — за свой дом, за свою кровь! Дрались до последнего, хотя могли бежать, хотя знали, что все они погибнут! И никто не просил пощады. И умирали молча. Все молча. Понимаешь ты это?!

— Ингрод говорил…

— Ингрод? — Старик сморщился и плюнул. — Я его деда чуть не зарубил своей рукой, когда он хотел с мертвого оружие снять. Позор на него и весь его род! Жаль, оттащили меня…

Помолчал и снова заговорил о другом:

— Я стоял и смотрел на него. В нем не было ненависти к нам. Я это видел, понимаешь? Хотел крикнуть, что ненавижу его, — и не смог… Я все эти годы пытался забыть. Молчал, молчал… тридцать лет все молчал — ведь Враг же… В бою — ненавидел. Все мы ненавидели. А теперь не могу. Не могу заставить себя забыть. Еще и поэтому я умру здесь. Думаешь, свихнулся от старости? — усмехнулся. — Так проще всего. Но перед смертью говорят правду. Я скоро умру и хочу снять эту тяжесть с души. Хоть кому-то я должен рассказать, как это было на самом деле. Пусть даже ты и не поймешь, хоть кто-то должен знать, хоть один…

Мы унесли своих мертвых. Ушли. А потом дрогнула земля, и мы увидели зарево… Там рушились горы, и огонь вырывался из трещин в земле… Мы их не хоронили. Они ушли в пламя. И был звездопад, и кто-то сказал — небо плачет, и мне показалось вдруг — не по нам… А, разве ты поймешь! Но хоть запомни…

Старик закрыл глаза. Эаремир долго ждал — не скажет ли еще что-нибудь; потом решил, что старик уснул, и тихо вышел.

Не сразу старик поднял тяжелые веки.

— Эарендил, — старательно выговорил он. — Надо же… А мы говорили — Сердце…

РАЗГОВОР-XVII: РАССВЕТ

… — За ложь, — тихо говорит Гость, — можно сражаться так же, как и за правду. Сражаются за убеждения.

— Верно. Но почему мы должны думать, что правы именно победившие? Только потому, что они — победили? Потому, что летописи «Сильмариллион» написаны ими?

Свеча почти догорела, оплыла быстро застывающими прозрачными каплями, но в комнате становится светлее: сегодня Гость и Собеседник засиделись за разговором дольше обыкновения, и за окном, задернутым тяжелыми шторами, разгорается рассвет. Собеседник поднимается, медленно идет к окну: