Черная корона
Шрифт:
Она много думала, валяясь без движения на больничной койке. Много слушала и следователя, и Игоря Андреевича, и Танюшу, которая тоже навещала ее со слезами на глазах. Слушала, сопоставляла и где-то уже через неделю пришла к выводу, что Черешнев не собирался ее убивать. Если бы собирался, непременно убил бы.
Не-е-ет, тут крылось что-то другое. Зачем тогда вся эта затея с машинами? Их ведь и в самом деле было две, она теперь в этом не сомневалась. И пускай этот настырный следователь думает, как ему хочется, она просто уверена, что машин было две.
Откуда
Игорь Андреевич в один из своих визитов, стоя перед ее кроватью на коленях и неистово зацеловывая ее ладони до мозолей, выдвинул вдруг свою версию происходящего:
— А что, если это происки моих врагов, дорогая?! Что, если кто-то хотел меня подставить, а?!
— Но ты же звонил мне, а теперь отказываешься!
Едва очнувшись в больнице, она перестала говорить ему «вы». И отчество теперь не произносила вслух, иногда про себя — по привычке. Но вслух теперь звала его только Игорем и без благоговейного «выканья».
— Я не звонил! Не звонил, Володька, как ты не поймешь?! — Он подскочил тогда с коленей и принялся метаться по палате, сделавшись невероятно жалким и растерянным.
— Но я слышала твой голос! — упорно стояла она на своем.
— И что с того?! Ты не знаешь, как сейчас разводят по телефону, ловко копируя голоса? Нет? Так я расскажу!
И Черешнев начал долго и пространно рассказывать ей о каких-то знакомых и о знакомых их знакомых, пострадавших от подобного пиратства.
— Понимаешь теперь?!
— Да, возможно. Возможно, кто-то очень ловко скопировал твой голос, вызывая меня на окраину города, но…
— Что опять?
Он всплеснул руками совсем по-стариковски. И Влада впервые подумала, что он не так уж и молод — ее супруг. И седина в волосах все гуще, и мешки под глазами не успевают за день расправиться, и пальцы рук подрагивают.
— Но как тот человек, который звонил, мог знать о нашем с тобой разговоре насчет развода? Ты же буквально перед уходом проговорил, и тут же кому-то становится об этом известно. И еще… — Она очень внимательно следила за ним в этот момент, очень. — Почему Татьяна все отрицает? Она же сама принесла мне трубку, сказав, что звонишь ты. Что ты хочешь порадовать меня тем, что благополучно добрался… А следователю она сказала, что ты не звонил. А зафиксированный телефонной станцией звонок был сделан ее родственницей. Как ты это объяснишь?!
— Я-то тут при чем?! Чего ты пристала ко мне?! К ней и приставай! И вообще… — Тут он глянул на нее привычным ледяным взглядом, способным поставить на место сдвинутую землетрясением гору, не то что ее. — Выйдешь из больницы — будем всерьез думать о твоем здоровье. Что-то и впрямь не в порядке с твоей головой. Зря я, наверное, бил тебя все это время. Что-то с твоими мозгами случилось однозначно.
Черешнев потом еще не раз намекал ей на то, что она сдвинулась. Говорил с ней ласково, как с больным ребенком. Уговаривал не капризничать и согласиться на обследование. Все гладил по голове, упакованной в кокон из бинтов, пытался даже кормить с ложечки — это когда кто-то из медперсонала присутствовал в палате и мог умилиться, глядя на его неуклюжие попытки поухаживать за больной супругой.
И вдруг все изменилось. Изменилось после последнего визита следователя Калинкина. Что уж он сообщил Черешневу, осталось тайной за семью печатями, но к ней в палату супруг влетел, как ведьма на метле.
— Суки!!! — разбрызгивал он слюни, прыгая по палате, как блоха. — Ментовские жалкие суки!!! Много понимать стали!!! Ничего, найду управу.
— Что случилось, Игорь? — осмелилась она задать ему вопрос.
Все предыдущее время он был ласков с ней и заботлив. Называл милой, любимой и единственной. Суетился, окружал заботой, вот она и осмелела. Какого же было ее удивление, когда Черешнев в ответ на ее вопрос рявкнул в своей обычной манере:
— Закрой пасть, идиотка! Что случилось, что случилось!.. Не твоего куцего ума дело, поняла! Лежишь тут и лежи, пока соблаговолю тебя домой забрать. Вот навязалась на меня, кукла чертова!
Пробыл недолго и вскоре ушел, и с тех пор больше не заявлялся. А завтра уже ее выписывают. Придется ехать домой, жить там, смотреть в его налитые холодной, хорошо обузданной яростью глаза. Наблюдать за их отношениями с Татьяной. Хотя теперь, может, этот цирк уже и не имеет смысла? Теперь, когда все попытки Черешнева сотворить что-то страшное с диким треском провалились.
— Приходи ко мне в гости. Знаю, что жить там ты не захочешь. — Марина с печалью вздохнула. — Приходи, Влада. Поговорить ведь даже не с кем. И возвращаться уже тоже некуда. Идиот-то мой такую же алкашку привел. Пьют, соседи говорят, на пару теперь. Придешь?
— Да, конечно.
Влада кивнула. Она теперь не станет ни от кого прятаться. Будет делать все, что захочет. И в центр непременно сходит, прямо послезавтра и сходит. И милого Удальцова навестит. Не успел он, интересно, переехать в отремонтированную квартиру? Если и успел, он собирался навещать свой дом. И они еще непременно встретятся. Непременно…
— Следователь посоветовал на тебя, на суку, заявление в прокуратуру написать, — прошептал ей на ухо Черешнев, делая вид, что целует ее в шею. — Стой, тварь, не дергайся! В окна полбольницы высыпало. Представление станешь устраивать?! Я его тебе дома устрою!
— Только попробуй, гад! — так же тихо, но внятно прошептала Влада в ответ, улыбаясь подрагивающими губами.
— Да-а-а?! И что же ты сделаешь мне, сучка?!
На глазах умилившихся до слез врачей и медсестер, облепивших больничные окна, будто мухи, Черешнев бережно свел ее со ступенек. Осторожно, будто хрустальную, посадил на заднее сиденье машины. И только захлопнул за собой переднюю дверцу, тут же понес: