Черная кровь
Шрифт:
– А ты куда? – все больше недоумевала Катя.
– Мне нужно тут одно дело еще доделать. Ты не переживай, я как приеду – сразу вас всех найду. Пока, – и Александра зашагала по лестнице.
– Ты же только вернулась – и опять?..
– Не время сейчас прохлаждаться – Родина в опасности, – сострила в ответ Алекс, заворачивая за угол.
Лариса стояла на Набережной, чистила апельсин и бросала оранжевую кожуру в воду. Та сперва тонула, потом снова всплывала и, кружась и танцуя, уплывала вниз по течению. Лариса провожала ее скучающим взглядом.
Все
После того, как она оставила надежду найти хоть кого-то свидетеля того злосчастного вечера, Лора решила побывать на том месте, где она в последний раз проснулась. Это был пустырь, заросший сухой травой, посреди которого находился небольшой холм, на котором и пришла в сознание Лариса.
Она немного постояла на холме, восстанавливая в себе то ощущение недоумения от вида расстилающегося под ногами города. Вопреки ожиданиям, дальше этого воспоминания не пошли. Лариса разочарованно спустилась с холма и пошла по направлению к дачному поселку. Пройдя по его улицам, Лариса попыталась прислушаться к своим ощущениям – может быть, что-то подскажет ей, была ли она здесь и, если была, то за каким именно забором скрывается разгадка ее исчезновения.
Внутри Ларисы было пусто и звонко, Она приговаривала своему подсознанию:
«Ну же, ну! Ты же все знаешь, ты же все видело. Ну, подскажи мне – не бойся, это можно! Ну, пусть мне станет страшно или тревожно… Дай мне только знак!»
Подсознание молчало.
Еще немного побродив по улочкам поселка, Лариса стала ловить на себе подозрительные взгляды его жителей и решила, что ей лучше убраться по добру, по здорову, пока не начались неприятности. Ларисе пришлось вернуться в город не солоно хлебавши.
Начинало стремительно, как это бывает осенью, темнеть. Куда идти дальше, она просто не представляла. Домой не хотелось – истеричная Ада опять начнет читать свои набившие оскомину морали и изображать из себя великомученицу. Актриса провинциального театра – одно слово.
Когда она, бывало, вставала в позу, откидывала голову назад и, зажмурив глаза от упоения собой, начинала разыгрывать очередную драму своим хорошо поставленным голосом, Ларисе казалось, что по прочтении всего гневного монолога, она будет ждать от дочери оваций и криков «браво!». Все, что ей говорила мать, воспринималось, как заученные отрывки из дешевых пьес. А после того, как Ада взялась за всяческую халтуру, типа рекламы на радио («ах! Лорочке нужно хорошо кушать!»), Лариса вообще потеряла всякое ощущение маминой реальности: ее голос теперь преследовал Лору повсюду. Всякий раз, когда Лариса просыпалась после очередной бурной ночи на чужой квартире и мамин голос по радио объявлял, что «приходите, а то пожалеете», ей хотелось орать от ужаса.
Не лучше было и с папой, который читал в Университете философию и был просто законченным фанатиком-интеллектуалом. Этот никогда не давил на эмоции. Этот брал логичностью своих пространных обоснований, от которых удавиться хотелось, если их воспринимать всерьез. Но Лора их всерьез давно не принимала – с тех самых пор, когда докопалась до истоков философии. Поняв, что эта лже-наука
Так что свое отсутствие Лора предпочла обосновать родителям посредством телефона, оборвав разговор на критическом месте утверждением, что ей просто ничего не слышно и она позже перезвонит.
«Мама сейчас устраивает папе показ новой пьесы „Несчастная мать“, а папа шуршит своими лекциями и ноет: „Ах, боже мой, где же логика в ее поступках?“» – с унынием думала Лариса, которой в подступающей к самой земле синеве становилось все более тоскливо и одиноко.
«И сигареты, как назло, кончились», – совсем уже падая духом, констатировала про себя Лариса. Ныло побитое тело, а ожег на плече взрывался болью от каждого прикосновения грубой шерсти свитера.
Лариса чувствовала, как к ней подкрадывается очередное «сумеречное состояние». Это состояние не имело ничего общего с одноименной болезнью. Просто Лариса называла так особенной глубины тоску, которая нападала на нее в сумерках, и заставляла ее временами, тихонько плача, сидеть где-нибудь в уголке или брести по пустынным улицам. От приступов «сумеречного состояния» ее спасали только шумные компании и немножко наркотиков.
Вот и сейчас первые волны тоски подкатывали к горлу и вызывали безотчетный страх.
– Так, все, надо что-то делать! Надо куда-то идти! – прикрикнула на себя Лариса, сбрасывая с себя дремотное оцепенение. Она помотала головой и пошла по направлению к остановке.
Внезапно ей пришло в голову, что неплохо бы провести время у Оксанки, которая осталась одна в такой чужой квартире.
«Тебе поди, родная, совсем несладко», – подумала Лариса, нащупав в сумке листок с адресом Никиты. «Эк тебя черти занесли!» – удивилась она, глядя на адрес. «Как добираться на эти выселки – кто его знает!»
Алина сидела напротив Антонины Ивановны и внимательно слушала ее сбивчивый рассказ. Он начался откуда-то издалека, с каких-то малоинтересных событий ее девичества и застрял сейчас на радостном событии рождения Оксаны:
– И ручки – такие маленькие-маленькие… – растроганно плакала она.
Алине было жаль начинающую выживать из ума женщину, но она осмелилась прервать этот поток сознания:
– Извините, это все, конечно, чудно и занимательно, но ответьте мне только на один вопрос: с кем вы пили?
Женщина растерянно замолчала. А потом произнесла:
– А какое это имеет значение?
– Огромное! – уверила ее Алина.
– Ну, с этим, с Егором, дворником нашим… Мы друг друга давно знаем, с детства буквально… Помню, как яблоки воровали…
Она опять погрузилась в воспоминания, которые только в ее жизни и остались.
– А Вася? Приходил ли к вам Вася, одноклассник вашей Оксаны?
– Вася? Не помню никакого Васю…
– Понятно… – протянула Алина, вставая, – спасибо вам за содержательную беседу, уважаемая Антонина Ивановна! Доброго вам здоровьичка! Не пейте больше!