Черная линия
Шрифт:
Она резко остановилась:
— Бабочками? Кто вам сказал такое?
— Ну, я… Мне казалось, что в лесу он…
— Бабочками? Никогда в жизни. Жака интересовали пчелы.
— Пчелы?..
— Пчелы и мед. Особенно какой-то редкий мед. Я не помню, как он называется.
Картинки заплясали перед глазами Марка, ослепляя его. Аборигены, сидящие у обочины, продающие мед в баночках из-под кока-колы. Терраса Вонг-Фата, где в других банках стояла золотистая жидкость. Правда была у него перед глазами, а он не сумел ее увидеть.
«Вехи, что
«Ищи в небе».
Пчелы.
Мед.
С трудом ворочая языком, он спросил:
— Где он покупал мед? Я имею в виду — тут, в Камбодже?
— Я не уверена… По-моему, в Ангкоре. Там живет знаменитый пчеловод. Его называют «владыкой золота».
Точки связывались между собой, образуя правильную геометрическую фигуру. Мед.
Ангкор.
Линда Кройц.
Марк поспешно распрощался с принцессой и убежал, прижимая к себе свой рюкзак. На какое-то мгновение он испытал желание перескочить через балюстраду и приземлиться прямо на бульваре.
49
Местный рейс на Сием-Реап.
Нервы накалены до предела.
Сорок минут в воздухе, не отрываясь от блокнота, записывая выводы. Или, скорее, гипотезы.
Убийцу притягивает мед. А в крови Перниллы Мозенсен обнаружено аномально высокое содержание сахара. Есть все основания полагать, что Реверди заставлял свои жертвы есть мед в больших количествах. Зачем? Этого Марк сказать не мог, но у него появилось предположение, что мед мог играть очистительную роль в церемониале убийцы.
Где-то на периферии сознания крутились слова Ванази о «редкости» таких людей, как Реверди. Его пантеистические речи. Мед занимал определенное место в этой вселенной. Он записал: «Не пьет кровь своих жертв. Дает им мед, чтобы очистить их, приблизить к природе. Сладкая кровь обволакивает жертву подобно околоплодной жидкости, защищающей зародыш». Ныряльщик постепенно приобретал черты «экологического убийцы».
Экологического.
И мистического.
В самой природе меда Марку виделась близость к древней религиозной поэзии, которую он хорошо изучил, когда писал свою диссертацию. Эта поэзия могла приобретать и второй, эротический смысл. Одним из величайших ее примеров была «Песнь песней». В уголке страницы Марк нацарапал цитату из этого произведения:
Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим…
Он знал наизусть этот библейский текст, изобилующий метафорами, относящимися к жидкостям: крови, вину, молоку, меду… А также к ароматам природного происхождения: мирре, лилиям, ладану… Вот и Реверди отмечал свое воссоединение с жертвой с помощью исходных, первородных элементов.
Это был акт любви.
Космическая и в то же время эротическая церемония.
Марк записал дрожащей рукой: «Узнать о физиологических процессах, связанных с медом». Сколько меда надо съесть, чтобы в крови появилось такое количество глюкозы, как у Перниллы Мозенсен? Сколько времени уйдет, чтобы съесть такое количество? Что, Реверди держал свои жертвы в плену в течение нескольких дней? Или лишь нескольких часов?
Главное, оставалось понять, почему Реверди объединял эти два понятия: «вехи» и «вечность»? Что связывало пчел с бесконечностью времени?
Говоря более определенно, у Марка появилась твердая уверенность: за этими словами скрывалась очередная жестокость. Мед использовался для какой-то изощренной пытки. Вонг-Фат, торговец насекомыми, сказал ему: «Теперь, когда я знаю, что Реверди — убийца, я догадываюсь, что он делал с девушками». Но ведь китаец не мог ничего знать о сладкой крови: в прессе об этом не сообщалось. Тем не менее он понял, какую роль играл мед в жертвоприношении. Каким же образом?
Толчок от приземления на бетонную полосу пронзил его до костей, словно смертельный луч.
Сием-Реап был логическим продолжением Пномпеня.
Во всяком случае, так показалось Марку, когда он увидел его глубокой ночью. Большие деревья с поникшими кронами; серая пыль, приобретавшая серебристый оттенок в свете фар; плоские, компактные, однообразные строения.
Доехав до центра города, он остановился в первой попавшейся гостинице. «Голден Ангкор отель». Пятнадцать долларов за ночь, включая завтрак. Кондиционер. И безупречная чистота.
Войдя в номер, Марк сразу же отметил светлые стены, новенький линолеум, запах дезинфекции. На ум пришла галерея современного искусства. С огромным вентилятором под потолком в качестве одного из экспонатов.
Чистое пространство.
Пространство для размышлений.
Все, в чем он нуждался.
Вытянувшись на постели, он снова погрузился в свои рассуждения. В голове постоянно крутились одни и те же вопросы. Но прежде всего, следует ли написать Реверди? Нет. Лучше дождаться посещения Ангкора и встречи с пчеловодом. После этого у Элизабет будет повод показать, что она сумела использовать свой второй шанс.
Он погасил свет. Его терзали разнообразные гипотезы. Например, теория о втором человеке. Ванази удалось заронить семя сомнения в его мозг. Марк не мог исключить существования сообщника.
И вновь возникала загадка, связанная с отцом. Возможно ли, что где-то существует этот преступный отец, способный оказывать решающее влияние на Реверди, сформировавший его характер или даже помогающий ему? Танцовщица королевских кровей утверждала: «Он не единственный виновник». И доктор Аланг заметил ему, в связи с видеокассетой: «Он говорит об убийстве так, словно бы был его свидетелем, а не автором». И наконец, Марк слышал, как Реверди, внезапно превратившийся в ребенка, произносит тоненьким голоском: «Прячься скорее: папа идет…»
Марк энергично потряс головой. Нет. Невозможно. Он дал себе клятву, что больше не будет возвращаться к этой абсурдной теории. Он и так уже достаточно понервничал, когда представил себе, что правой рукой Жака стал полоумный адвокат, так называемый Джимми. Нечего теперь придумывать демонического отца, идущего по его следам…
Он загнал все бредовые идеи в самый дальний уголок сознания и, закрыв глаза, принялся подбадривать сам себя следующими рассуждениями:
Жак Реверди один.
А их двое — он и Элизабет.