Черная маркиза
Шрифт:
— Чего ты носишься тут? Чего тебе в камере не сидится, олух? Я чуть не пальнул!
Дидье стиснул Морана в объятиях и захохотал ещё пуще:
— Скучно в камере, кэп! Там теперь тюремщик сидит!
— Ну-ну, — бросил Грир, внезапно отпихнув их обоих к стене, и одним выстрелом уложил вывернувшегося из другого коридора солдата.
Моран так же хладнокровно снял следующего.
— Сбей с него железки! — прорычал Грир, оборачиваясь к Морану и выхватывая из-за пояса ещё один пистолет. — И брось ты к чертям этот сраный мушкет,
Несколько ударов прикладом, и ржавое железо рассыпалось. Дидье облегчённо чертыхнулся, потирая запястья, а Моран отшвырнул мушкет.
— Убирайтесь отсюда! — гаркнул Грир, толкая их к выходу. — Я прикрою. Осторожнее, остолопы вы чёртовы! Нет! Дидье! Стой! Сто-ой!
Но Дидье уже не мог остановиться, по инерции вылетев прямо на очередного часового, выскочившего из-за угла — совсем мальчишку с побелевшим и перекошенным от ужаса лицом, который машинально взмахнул зажатой в кулаке саблей.
В эту ночь маркиза Ламберт никак не могла уснуть.
И никак не могла понять, что же с нею творится.
Не только удушливая предгрозовая жара была тому виной. Окна в просторной спальне, затянутые лёгкой тканью, чтоб не проникала назойливая мошкара, были распахнуты настежь. В ночном воздухе висело какое-то ощутимое напряжение, от которого смуглая кожа Тиш покрывалась ознобными мурашками.
Она стащила с себя липкую от пота сорочку и нагой поднялась с постели.
Её очередной любовник, утомлённый утехами, тоже совершенно голый, раскинулся поперёк её огромной кровати, блаженно улыбаясь во сне. Тиш тоже мельком улыбнулась, глядя на него. Он не был ни маркизом, ни графом, ни губернатором, ни офицером — просто капитаном своей бригантины, но что-то в нём тронуло её сердце. Когда он, будучи представлен ей на свадебном балу губернаторской дочери, с поклоном поднёс к губам тонкие пальцы Тиш и восхищённо поднял на неё очень тёмные, почти чёрные глаза.
Этьен Ру.
Возможно, она останется с ним подольше, чем с другими.
Если, конечно, он не станет требовать от неё слишком многого.
Замужества, например. Или любви.
Или ребёнка.
Как Дидье.
Ах, Дидье…
Тиш порывисто отдёрнула с окна обвисшую ткань. Ни ветерка, ни дождинки. Внизу в кустах заливисто стрекотали цикады, а издали, словно любовные вздохи, доносился едва слышный рокот прибоя.
Она подалась вперёд, вглядываясь в бездонную черноту неба, и вдруг содрогнулась всем телом.
В сердце будто впилась острая ледяная игла, и Тиш судорожно прижала ладони к груди, ловя сгустившийся воздух помертвевшими губами.
— Нет! Дидье! Стой! — хрипло вскрикнула Тиш, сама не понимая, что говорит. — Стой!
Не раздумывая, она вскинула руки навстречу налетевшему невесть откуда холодному ветру — словно отражая невидимый смертельный удар, заслоняя всем телом.
Время будто раскололось, и она застыла, нагая, на этом ветру — на миг ли, на вечность.
А потом ветер стих — так же неожиданно, как и налетел, и Тиш медленно сползла на пол, пряча лицо в ладонях. Её трясло, как в лихорадке — так сильно, что зуб на зуб не попадал.
Пресвятая Дева, неужели…
— Милая, что с тобой? — тревожно окликнул её сзади мужской голос, и тёплые сильные руки подхватили её. — Что случилось, Тиш? Тиш!
Женщина кое-как раздвинула в улыбке непослушные губы, свернувшись калачиком в этих надёжных руках.
— Ничего, Этьен… — пробормотала она почти неслышно. — Ничего. Теперь всё хорошо. Только держи меня крепче, не отпускай…
Дидье точно знал, что не успевает, не успевает отпрянуть, и только завороженно глядел, как неумолимо опускается прямо на него, — куда-то между беззащитной шеей и плечом, — острый стальной клинок.
В уши ему ударили пронзительные крики чаек, вспыхнул луч закатного солнца, и зазвенел ликующий детский смех.
И весёлый голос, очень знакомый, — хотя Дидье ни разу не слышал его таким весёлым, — крикнул:
— Курс зюйд-вест! Паруса на левый галс!
Нет.
Этого не будет.
Никогда.
Совсем никогда?
Совсем?..
И тут мчавшийся навстречу ему мальчишка споткнулся на бегу.
Летящий навстречу клинок отклонился и рассёк Дидье левую руку — от плеча до локтя. Ручьём хлынула кровь, рука враз будто отнялась, повиснув плетью, и Дидье привалился к стене, машинально зажав глубокую и длинную рану ладонью и уставившись на мальчишку с саблей. Тот опустился на пол, так же зачарованно таращась на Морана, вскинувшего пистолет.
Спохватившись, Дидье рывком отпихнул канонира и прохрипел:
— Не стреляй! Слышишь, ventrebleu! Не убивай его, дьявол с ним, с этим щенком! Перевяжи!
Моран уже рвал с себя камзол и рубашку, сыпля такими непотребными ругательствами, что Дидье даже удивился, а Грир, наконец подоспев к ним, беспощадным пинком сломал взвывшему мальчишке локоть и выхватил у него окровавленную саблю.
А потом отпихнул Морана и сам быстро прощупал руку зашипевшего от боли Дидье:
— Не до кости, и артерия не задета, удачно располосовал, щенок… — Он искоса глянул на скорчившегося у стены мальчишку. — Моран, перевязывай быстрее, и на «Маркизу»! Уходим!
— «Марки-иза»? — поражённо выдохнул Дидье, пока Моран, плотно забинтовав его рану, дёрнул зубами за край ткани, затягивая последний узел.
Улыбка на миг осветила тёмное угрюмое лицо капитана «Разящего»:
— Здесь она, твоя «Маркиза», парень! Дойдёшь?
— Ещё как! — восторженно выпалил Дидье, срываясь с места. И тут же пошатнулся, ухватившись за Морана. В глазах у него потемнело, в ушах загудело, будто туда забрался пчелиный рой, и канонир торопливо подставил ему плечо, с беспокойством заглядывая в глаза. — Mon chien sale! Сейчас… погоди…