Черная месса
Шрифт:
Глубокий голос:
«Я отвергаю тебя, Астарот!»
Крики ужаса.
Мужчина медленно снимает черный плащ.
Поднимает его за нижний конец.
Покрывало Астарот трепещет на ветру. В божественной вышивке из золота, серебра, меди, неизвестных металлов, тяжелой от драгоценных камней, тонким рисунком появляются образы всех созданных вещей.
Илия, фисбеянин, вытягивает руку и концом своего черного плаща касается протянутого ему покрывала.
Вздох, короткий крик боли!
В одном-единственном языке пламени сгорает ткань, и даже пепел не опадает.
Иезавель склоняется к ногам пророка.
Я слышу свой голос: Лейла!
Чудо, чудо, чудо!
Со всех
Мужчина возвращается к нам.
Только теперь я вижу его лицо.
В этом лице будто нет внутренней жизни, будто человек этот ни о чем не думал и ничего не видел; не лицо, а одна из жутких рож на стене комнаты ночью; лицо, которое ничего не боится.
В свете вечерней зари я вижу, как на лбу его — буквами, которые я почему-то знаю, — тлеют два слова:
АДАМ КАДМОН [84]
Тело фисбеянина покачивается, как при землетрясении. Он размахивает дубиной высоко над головой.
Глубоким голосом он прерывисто выкрикивает:
«Где ваши боги?
Зовите же их!
Они отдыхают на постоялом дворе?
Они спят в ночлежке?
Позовите их!
Вы, четыреста пятьдесят желтых, зовите их, пусть падет огонь и пожрет вашу жертву!»
Молчание.
Желтые жрецы, дрожа, цепляются за алтарь Баала.
84
Адам Кадмон, «первый человек» (ивр.) — в Каббале первое излучение Божества, небесно-астральный прачеловек.
«Зовите же их!»
Рыдания вверху, на жертвеннике.
«Помоги нам,
помоги нам,
спаси нас от бога с гор!»
Илия отбрасывает прочь дубину и рокочет, шатаясь от гнева, как грозная статуя.
«Есть лишь один бог, Господь, Вечный, и я — слуга его!»
От маленького алтаря, наспех сооруженного из двенадцати необтесанных камней, бурно вырастает огненный столп.
Толпа бьет себя в грудь.
«Есть лишь один бог, Бог Израиля!»
Многие прячутся.
Некоторые бегут и погибают, ударяясь о стволы деревьев.
Скрежет зубовный и вопль поднимаются в сумерках.
Женщина кричит: «Дождь!»
И уже падают, пока ветер пляшет смерчем, первые крупные капли. Атмосфера разряжается тремя продолжительными ударами грома... дым, пары серы... и вот — проливной ливень!
«Он помог! Он помог! Хвала ему!»
Наша горсточка пилигримов вырастает в целое воинство.
Тысяча мечей высовывается из-под плащей.
Мысль об убийстве — на всех лицах. Иезавели здесь больше нет.
Лейла.
Жажда крови.
Я еле держусь на ногах в этом бешеном марше. Жрецы Баала и Астарот в дождливом тумане лезут вверх по статуям...
— Достаточно, — говорит доктор Грау, держа меня за руку. — Никаких убийств!
Я воззрился, не в силах успокоиться, на свет свечи, не сгоревшей и на десятую часть дюйма с тех пор, как она превратилась для меня в солнце Палестины.
Мои переживания с утра до вечера в походе до ворот Самарии и на гору Кармель длились, следовательно, едва ли несколько секунд.
— Жрецы обоих богов, — продолжал доктор Грау, — освящены смертью. Все четыреста пятьдесят. Я спас вас от участия в этой кровавой бойне. Толпа пилигримов, с которой вы шли до Самарии, состояла из учеников сект, которые особенно расплодились по ту сторону Иордана, в стране Галаад племени Гада. Мудрецы Талмуда и отцы Церкви сходятся в том, что отец Илии был предводителем такой пророческой секты. Восстание учеников пророков, которые прятали оружие под одеждой, было успешным. Еще до наступления ночи не осталось в живых ни одного из желтых жрецов, благодатные демоны осиротели, Яхве победил. Победил благодаря Илии, который нес знак предательства на челе.
Исход всей истории, смерть Ахава, кровь которого лизали собаки и о котором так мало скорбели, что даже шлюхи не совершили омовений, гибель Иезавели — все это подробно описано.
Благодарю вас.
Это счастливая случайность, — что вы в благоприятный час смогли отправиться в Самарию тех дней.
Вы дали мне увидеть Илию. Это важно для меня. Важнее, чем неизвестные нюансы истории. Я имею в виду происшествие с покрывалом Астарот. Я благодарен вам.
Он открыто и дружески посмотрел мне в глаза.
— Я ведь знал, что мы что-нибудь получим друг от друга.
Голова моя все еще была как в железном шлеме. Я спросил:
— Как мне удалось все это испытать?
Доктор Грау наклонился вперед:
— Теперь я должен поведать вам эзотерическую тайну. Благоприятный аспект вселенной соединил нас. И еще более удачное обстоятельство нам помогло: то, что вы до сих пор не познали женщину.
Вам, конечно известно, что свет звезды, которая распалась или растворилась еще в начале эона [85] , все еще достигает нашей земли; для нас эта звезда по-прежнему сияет в небесах. Будь у нас чрезвычайно остро воспринимающая свет и тонко чувствительная пластина дагерротипа, мы могли бы зафиксировать, сделать современными для нас происходящие на этой звезде процессы, протекающие во времени, которое мы не способны измерить в числах.
85
Эон — термин древнегреческой философии, «жизненный век», время в аспекте жизненного существования (в противоположность Хроносу). В иудео-христианской традиции имеет значение — «мир», но не в пространственно-геометрическом (Космос), а в историческом и временном аспекте.
Так же те события на этой земле, что давно миновали и исчезли для нас из мира явлений, где-то происходят еще в пространствах вселенной и именно теперь оказываются настоящими, реальными. Так как универсум бесконечен, все проявленное непреходяще, протекает как вибрация вовне и обратно всего наполненного медиума, целостного бытия, и должно было бы на существ менее грубой конструкции, чем наша, воздействовать постоянно. В этом смысле принцип исторической науки строится на ложном основании, так как на самом деле нет никакого другого временного измерения, кроме вечного настоящего [86] .
86
Идея, весьма близкая мировоззрению старшего современника Верфеля австрийского писателя Густава Майринка (1868—1932).
Теория эфира, этой первичной материи, которая бесконечным многообразием разновидностей колебаний и чисел порождает все существующее, вовсе не создана современным естествознанием. Нет, уже древнейшие индийские теософы принимали идею татв, то есть модификаций первичной эманации, прежде всего акаша (звуковой эфир) и тейас (световой эфир), которыми создается иллюзия мира форм. Итак, нам известно, что свет и звук, герольды нашего проявленного мира, вечно возникают и погибают благодаря эфиру; таким образом, все события, все происходящее присутствует повсеместно и одновременно.