Черная метка в паспорте
Шрифт:
– Повидаешь еще Москву сам, решишь, где лучше, – Гуров вернул его к деловому настрою. – Новости есть по пропавшим? Афанасьев никак себя не проявил?
Павел махнул искалеченной рукой:
– Тихо все. Машина Хваловой теперь у экспертов, но так же, как и с Рыковой, – глухо. Ни следов, ни улик. Еще вода эта все смыла, они даже не могут сказать, исправный был автомобиль или нет, как его в воду направили. Девочку, кстати, дочку Людмилы Рыковой, сегодня заберет сотрудник опеки на временное содержание. Бабушке я участкового вызвал. Пускай решает, куда ее определить, в больнице, может, получше станет старушке.
– Ты когда с ней разговаривал, она более вменяемой была? – уточнил
Коллега снова пожал плечами:
– Да она так рыдала, что и половину слов не разобрать было. Кое-как у нее узнал, что дочка звонила, когда с работы вышла.
Гуров задумался о том ворохе документов, что нашел в коробке с вещами Рыковой. Он так их и не просмотрел, а ведь там может быть важная зацепка, указание на то, с кем и во сколько планировала встретиться Людмила. Он с досадой нахмурился: так увлекся придумывать план против Афанасьева, что совсем позабыл о вот такой методичной скучной работе. И все же часто именно нудный и кропотливый труд в архивах, с бумагами, помогает понять мотивы, отыскать документальное доказательство связи между жертвой и преступником. Он отвлекся от разговора со Сладкевичем, а когда вернулся в реальность, тот уже рассказывал о чем-то своем, наболевшем, лицо мужчины было опять хмурым, а пальцы вцепились в руль:
– Красивый район, а из-за этого теперь даже крюк делаю, чтобы не видеть. Вот моя квартира была, с краю. Утром встанешь, и река перед тобой, простор, город шумит. Красота такая, хоть ложкой ешь. Хотя жене и не надо было этого, только деньги, деньги. На ногти, на ресницы, на платья.
– Она красивой хотела быть, все женщины к этому стремятся, – Гуров попытался успокоить огорченного воспоминаниями Павла.
Но тот отмахнулся:
– Ага, только не для меня, а чтобы кого получше найти. Чтобы еще больше платьев да туфель этих купить. В итоге что хотела, то и получила.
Последние слова он буркнул под нос и уставился на дорогу, раздраженный потоком машин вокруг, бесконечным переливом гудков и медленным движением по мосту. Он оказался прав: дорога до временного дома для осиротевших детей заняла много времени. Возле вытянутого в длину обшарпанного дома Павел выдохнул с облегчением:
– Добрались.
Дежурная воспитательница с волосами, собранными в тугой хвост на затылке, недовольно протянула:
– Давайте только побыстрее. Я обязана присутствовать на разговоре, а у меня дел своих полно. Обед еще скоро.
Лев кивнул согласно, вполголоса предложил напарнику:
– Ты не жди, опоздаешь на работу. Я сам доберусь, дорогу примерно понял.
Тот вдруг зло отрезал:
– Тоже поприсутствую, может, что расскажет малец.
Вот только при виде незнакомых мужчин мальчик опустил взгляд вниз и вцепился добела пальцами в край стола. От назидательного тона воспитательницы он напрягался еще сильнее:
– Давай, ну же, не тяни время, тебя взрослые спрашивают – надо отвечать. – Мальчишка опустил голову так, что вздулись вены на крепкой шее.
Гуров, в отличие от воспитательницы, его не торопил, задал вопрос-другой и молча ждал ответа. Ее монотонный бубнеж «отвечай, что ты молчишь» долбил по вискам. На соседнем стуле ерзал от нетерпения Сладкевич, который то и дело смотрел на часы, но мальчик упрямо молчал, даже не поднимал глаза на посетителей. Лев тем временем внимательно рассматривал его, пытаясь заглянуть пониже, туда, где спряталась курносая мордашка. Он никак не мог отделаться от какого-то звенящего чувства, сигнала, который нарастал внутри. Будто в детской игре, когда ты приближаешься к разгадке и кто-то кричит: «Горячо, горячо!» Сейчас он чувствовал этот разгорающийся огонь, смутное ощущение, что вот только
– Ну, что попало устроили тут, сейчас еще истерику закатит! Все, хватит!
Гуров не выдержал и пробурчал под нос:
– Черт, перед полицией психологи должны сначала работать со свидетелями. Как в стену стучишься.
Его коллега поддакнул:
– Это точно, рыдают да кричат. Говорил же, толку не будет от мальчишки, – охотно вскочил с места. – Ну что, поехали обратно?
Лев нахмурился:
– Езжай, я задержусь. Попрошу, чтобы воспитатель вышла из комнаты. Может, без нее начнет говорить. Пускай проплачется сейчас.
Тревожное ощущение его не отпускало, оперу хотелось сосредоточиться на собственных внутренних сигналах, поймать ускользающую мысль.
Как неожиданно сговорчивый обычно Сладкевич внезапно остановился и упрямо заявил:
– Я вас одного не оставлю. Хоть что мне говорите, хоть приказывайте, хоть рапорт на меня пишите. Нет! Мне одного раза хватило. Чуть на тот свет не отправились, я больше такого не допущу. Плевать на этого Афанасьева, пускай ждет сколько нужно. Так и знайте, я за вас отвечаю, как за себя. Поэтому второго раза не будет, случись чего снова, и как мне начальнику вашему в глаза смотреть! Меня с работы попрут, да и сам я уже… – Павел растерял окончательно все слова и только продолжал крутить головой на короткой шее.
От его несчастного лица, искаженного страхом, в капельках пота на висках, Льва передернуло, он хотел отказаться, возразить… И не стал, из-за двери вылетела воспитатель и накинулась на оперов:
– Посмотрите, что вы устроили. Я хотела вернуть его, а этот мерзавец мелкий порвал мне платье! Сильный, как взрослый мужик. Так, в общем, приходите с психологом или педагогом, кто там у вас умеет обращаться с этими идиотами. Я больше терпеть такое не буду. Все, у нас время обеда.
– Ладно, ладно, – Лев с досадой направился к двери, на ходу раздражаясь еще сильнее от происходящего. Сладкевич поспешил за ним.
В салоне машины Гуров раз за разом возвращался в мыслях к моменту, когда сын Хваловой поднял на него глаза. У него снова будто что-то щелкало внутри, но поймать мысль опять мешал бубнеж Павла, бесконечное гудение вокруг, полуденный зной, от которого не спасал слабый ветерок тарахтящего вентилятора на приборной панели. Опер твердо решил, что после того, как они разберутся с Афанасьевым, он обязательно вернется в приют и поговорит еще раз с сыном Надежды.
По возвращении все размышления загасила рутина работы. Он снова был в темной комнате за зеркальной стеной, наблюдая за допросом. По ту сторону Сергей Афанасьев теперь сидел в компании своего адвоката – самоуверенного мужчины в пиджаке, который слегка нависал над столом широкими плечами, будто выстраивая живую преграду для вопросов опера. Сладкевич на другом конце стола с озабоченным видом перебирал свои записи. С досадой Гуров понял, что из-за долгой поездки опер к допросу не готов и теперь лихорадочно соображает, с чего начать атаку. Адвокат передернул плечами под тонкой клетчатой тканью и уточнил: