Черная моль (сборник)
Шрифт:
Костя рассмеялся.
— Ты что, под комиссара работаешь?
— Верно, — не выдержал и тоже засмеялся Сергей. — Учусь.
— Ну-ну, интересно!
— Так вот, — с увлечением продолжал Сергей, — сначала обрати внимание на Спирина. Мрачный, неразговорчивый, упрямый и властный человек. Верно? Эти его качества — мой первый козырь. Теперь Горюнов. Это птенец. Ты сам видел: он нервный, легко возбудимый, очень недоверчивый ко всем. Сейчас он в полном смятении, не знает, что думать, на что решиться. Вот это мой второй козырь.
— Что-то
— Какая там очная ставка! План вот какой.
Сергей продолжал говорить с прежней горячностью. Когда он кончил. Костя удивленно посмотрел на него и недоверчиво спросил:
— А ты, брат, не того? Не рехнулся? Это же — нарушение всех правил.
— Не беда. Важен результат.
— А ты в нем уверен? Я лично не очень.
— А я почти уверен.
— Вот видишь, «почти».
— Да ведь без риска нельзя. Это же и комиссар говорил, помнишь? План, говорит, рискованный.
— Но он еще сказал, что другого выхода нет. А здесь, может, и есть.
— «Может»! А может, и нет?
— Ну, знаешь что? — решил наконец Костя. — Пошли к Зотову. Как он скажет.
Зотов внимательно выслушал обоих, потом долго молчал, перекладывая карандаши на столе.
— М-да. Признаться, мне это дело нравится. Но давайте подойдем с другой стороны. Что будет, если твой план не удастся? — обернулся он к Сергею.
— Да ничего не будет, — поспешно ответил тот. — Просто следствие тогда пойдет обычным путем. Спирин так и не узнает, чем мы располагаем.
Зотов снова помолчал, затем снял трубку и позвонил Силантьеву.
К концу дня вопрос был окончательно решен, и Коршунов приступил к реализации своего необычного плана.
В тот же вечер Сергей вызвал Горюнова. Допрос был коротким. Сергей на этот раз держался сухо и официально.
— Значит, отказываетесь давать показания насчет убийства Климашина? — спросил он. — Как знаете. Только имейте в виду: Спирин арестован, и он не так глуп, чтобы вести себя, как вы. Да еще при таких уликах. Смотрите не прогадайте. Ведь суд всегда учитывает чистосердечное раскаяние и первые признания. А вы можете с этим опоздать.
Горюнов нервно закусил губу, но продолжал молчать. Его увели.
Проходя в сопровождении конвоя по двору Управления милиции. Горюнов лихорадочно старался собраться с мыслями, понять, почему Коршунов вел себя сегодня так необычно. Спирина взяли! Неужели он все расскажет? Что тогда будет? Нет, этого не может быть. А почему? Ведь он и сам давно бы все рассказал, если бы не боялся Спирина. А тому кого бояться? Его, Горюнова? Уж кого-кого, а его-то Спирин не боится. И вообще в таком деле своя рубашка ближе к телу. А может, Коршунов врет, что Спирина взяли? Разве его возьмешь, да еще с пистолетом? Конечно, врет! И все-таки зачем, ну, зачем он только пошел на это дело? Вот теперь-то уже кончена его жизнь, все кончено, по-настоящему…
Когда вошли в здание тюрьмы, дежурный спросил у конвойного:
— Этот из пятнадцатой камеры?
— Так точно.
— Ведите в другую. В пятнадцатой дезинфекцию начали. Ну, в седьмую, что ли…
Занятый своими мыслями, Горюнов не обратил внимания на этот короткий разговор. Да и не все ли равно, куда его поведут?
В небольшой полутемной, очень чистой камере находился еще один арестованный.
Когда ввели Горюнова, он спал, укрывшись с головой одеялом, но при звуке открываемой двери приподнялся.
Ни на кого не глядя, Горюнов прошел к свободной койке и, повалившись на нее, уткнулся лицом в подушку.
Неожиданно над ним раздался чей-то голос:
— Колясь, ты?
Горюнов повернулся и от изумления в первый момент не мог произнести ни слова. Перед ним стоял Спирин.
— Вот это фартово! — продолжал тот. — Перепутали и сунули тебя сюда. Теперь живем!
Но в голосе его не чувствовалось никакой радости, говорил он снисходительно и насмешливо.
Горюнов наконец пришел в себя.
— Здорово! Вот здорово! — захлебываясь, прошептал он. — Что теперь делать будем?
— Меня слушай. Уж я теперь выскочу. Ну, и ты со мной, конечно. Давно замели?
— Неделю как сижу. Ничего им не рассказывал.
— Так. Теперь о чем будут спрашивать, все мне передавай. Понял?
— Ага. А ты мне. Ладно?
— Известное дело. Я уж тебя научу, что им лепить. Держись за меня.
Они еще долго шептались в темноте.
Спирин устроился на кровати основательно, как дома, и через минуту уже спал каменным сном. Горюнов же долго не мог заснуть. Его трясло, как в лихорадке; мысли скакали в голове, теснили друг друга; надежда боролась со страхом, иногда его вдруг охватывало отчаяние и острая, нестерпимая жалость к самому себе.
Он и сам не подозревал, как разбередил ему душу Коршунов.
На следующее утро, сразу после завтрака, Спирин был вызван на допрос.
Когда его ввели в кабинет, Коршунов был один. Он молча кивнул Спирину на стул. Тот сел. Коршунов равнодушным тоном задал ему обычные вопросы, касающиеся биографии, потом отодвинул в сторону бланк допроса и снова занялся своими делами: читал бумаги, делал пометки, говорил по телефону; к нему заходили сотрудники, шептались о чем-то, уходили. Спирин все сидел. Он терялся в догадках. Время шло, а допрос не продолжался. Коршунов как будто забыл о присутствии арестованного.
Наконец подошло время обеда. Только тогда Коршунов подписал полупустой бланк, дал его подписать Спирину и, вызвав конвой, отправил арестованного обратно в тюрьму.
Когда тот появился в камере, Горюнов, полный нетерпения и тревоги, бросился к нему.
— Ну, что говорили? Почему так долго?
— Ничего не говорили, — хмуро ответил Спирин, принимаясь за еду.
— Как так? Четыре часа там сидел и ничего не говорили?
— А вот так.
Не успел кончиться обед, как Спирина снова вызвали на допрос.