Черная моль (сборник)
Шрифт:
Папаша, уже давно овладевший собой, лениво ответил:
— Да ты что подумал? Я, почтеннейший, просто решил на кровать перебраться.
— Это пожалуйста, — иронически произнес Пит. — Косточки береги, пригодятся.
Оба умолкли, и Папаша, улегшись на кровать, долго гадал, заснул или нет его гость. Наконец, так ничего и не решив, он уснул сам.
Утром состоялось совещание.
— Как зовут, говоришь, этого инвалида, пенсионера и даже орденоносца? — спросил Пит.
— Купцевич. Яков Федорович Купцевич, — морщась от головной боли, ответил старик. —
— Мой, — усмехнулся тог, сладко потягиваясь. — Куплю и продам вместе с его пенсией и дачей. О господи!
— А зацепить его за что? — снова спросил Пит.
— Зацепить? — ядовито переспросил старик. — Да его не то что зацепить, а все потроха можно вывернуть к чертовой матери. На, считай.
Он стал перечислять, загибая тонкие, сухие пальцы. Когда их не хватило, он спросил:
— Будет с тебя?
— Пожалуй, — задумчиво ответил Пит.
— Тут, однако, вот какой казус получается, уважаемые, — с сомнением в голосе заговорил старик. — Эту малинку я, признаться, заморозил. С пацаном одним там встречался. А он, кажись, завязал, чтоб его… Носа не кажет, денег не просит, к телефону тоже не подходит. Докопаться, я думаю, до него не могли: он ни на одном деле не был, чист. Стучаться в уголовку тоже не станет. Но все же…
Пит молча слушал и, казалось, колебался.
— Сделаем так, — наконец объявил он. — Вы с Софроном все-таки пойдете туда, но только завтра. А сегодня надо эту квартиру обнюхать со всех сторон, подослать кого-то. Если все в порядке, завтра пойдете вы.
— Ну, раз так, то пошлю туда Митьку Плотину, — неохотно ответил старик. — Парень ловкий, все разнюхает.
На том и порешили.
Потом старик ушел, а Ложкин и его загадочный «хозяин» снова улеглись спать.
Проснулись они только к вечеру. Папаша уже был дома. Он передал слова Митьки Плотины: «Все чисто, мусора нет. Яшка ждет гостей завтра в три. Маячок горит. Требуется пощупать соседа».
— Что ж, пощупаем, — многозначительно ухмыльнулся Ложкин.
На следующий день Пит дал им последние инструкции.
Папаша молча выслушал его натянул старенькую, на вылезшем меху шубу и взялся рукой за дверь.
В это время в высоком кирпичном доме близ Белорусского вокзала закончились последние приготовления к засаде.
Гаранин неподвижно сидел за столом, не спуская глаз с окна. Из угла в угол нетерпеливо шагал Воронцов, засунув руки в карманы. Все молчали.
Сергей стоял у двери своей комнаты и напряженно прислушивался. Знакомое чувство предстоящей схватки овладело им, дрожал каждый нерв, и в голове вихрем проносились мысли: «Зверь идет в западню… Самый опасный… Только бы не упустить…». Сергей с волнением ждал условного сигнала. Маленькая стрелка часов приближалась к трем.
Папаша замешкался у двери, потом опустил руку и повернулся к незнакомцу.
— Пожалуй, не стоит мне туда идти, уважаемый, — тихо произнес он. — Нутром чую.
— Да ты это что… — угрожающе начал было Пит, но, встретившись взглядом с холодными немигающими глазами Папаши, вдруг понял: «А ведь прав, — и тут же решил: — Им рисковать нельзя».
Оба, не сговариваясь, посмотрели на Ложкина.
— Пойдешь ты, — сухо сказал ему Папаша.
— Пожалуйста, не испугался. Мы не из таких, — с вызовом ответил Ложкин.
Пит кивнул головой.
— Пойдешь. И чтобы все было чисто. Ну, а если заметут…
— Кого? Меня? — злобно ощерился Ложкин. — Ну, нет. Живым больше не дамся. У нас свой планчик есть, — и, застегивая пальто, самоуверенно добавил: — О рабе божьем Софроне поминки справлять не придется. Аминь.
— Нет, еще не аминь, — покачал головой Пит, — сюда ты больше не вернешься. Здесь буду я. Но завтра где-нибудь надо свидеться. Где бы, Папаша, а? — повернулся он к старику. — Может быть, в вашем кафе?
— Зачем в кафе? — живо откликнулся тот. — Свидитесь вы, уважаемые, в цирке. Вот что я вам предложу. Хе-хе! И зверушек заодно поглядим. Забавные такие зверушки. Вот я сейчас.
Он шаркающей походкой приблизился к буфету и выдвинул какой-то ящичек.
— Вот тебе, Софрон, билетик. На завтра. День воскресный, народу у нас в цирке будет тьма. Весьма удобно.
Ложкин ухмыльнулся и взял билет.
— Ох, и дока же ты, старый хрен! — снисходительно сказал он. — Хитрости в тебе на сто человек припасено, ей-богу. Вот только дрейфить стал.
Папаша и Пит переглянулись.
— Вот теперь, Софрон, будет аминь, — сказал Пит. — Отправляйся.
Когда Ложкин ушел, он выразительно посмотрел на старика и сказал:
— Ну что ж, Папаша. Пройдемся и мы. Разыскать мне надо в Москве матушку мою, если, не дай бог, жива она еще.
— Это как же понять?
— А так, что не всякая матушка нужна бывает, — многозначительно ответил Пит. — Иной раз, Папаша, лучше и не иметь таких свидетелей. Ну, а если уж жива, то придется разыскать и кое-какие справочки о себе самом навести.
— Что ж, можно, почтеннейший, — согласился старик. — Ох, чуть не забыл! — вдруг воскликнул он. — Переложить надо, непременно переложить.
Старик засеменил к буфету и, выдвинув один из ящиков, достал оттуда небольшую коробочку.
— А ну взгляни, почтеннейший, какую я красоту раздобыл, — благоговейно произнес он.
На черном бархате лежал золотой медальон старинной, очень тонкой работы.
— Сто лет ему, — тем же тоном продолжал он, любуясь медальоном. — Графине Уваровой принадлежал. Работа знаменитого месье Дюваля.
Пит бросил на медальон равнодушный взгляд и спросил:
— На кой тебе сдалось это барахло? Денег девать некуда?
— Да ему цены нет, почтеннейший! Ведь это же сам Дюваль!
— Ну ладно. Шут с ним, с твоим Дювалем. Прячь скорей, и пошли, — раздраженно сказал Пит и направился к двери.
…Между тем Ложкин, подняв воротник и время от времени незаметно оглядываясь по сторонам, уже быстро шагал по улице. У него действительно был свой план предстоящего визита.
Маленькая стрелка часов приблизилась к трем.