Чёрная рада
Шрифт:
— Много ж, видно, и у тебя в голове толку! сказал Кирило Тур. Оставь его, брат. Это добрый человек: в грязь тебя не втопчет, когда увязнешь, а разве вытащит. Здравствуй, братику! Видишь, как славно потчуют у нас гостей! Это уже не горячие блины, пане брате! Выпьем же хоть по коряку меду, чтоб не так было горько.
— Пей, брат, сам, отвечал Петро, а я не буду. Боюсь, чтоб ваши седоусые не велели отплатить тебе за мед кием.
— Ну, будьте ж, братцы, здоровы! сказал Кирило Тур. Выпью я и сам.
— Что сказать твоей матери и сестре? спросил Петро.
При имени матери и сестры что-то похожее на грусть мелькнуло в лице запорожца, и он отвечал стихами песни:
Ой который, козаченьки, буде з вас у місті, Поклоніться старій неньці, несчастній невісті; Нехай плаче, нехай плаче, а вже не выплаче, Бо над сыном над Кирилом чорный ворон кряче!— Это так и будет с тобою, вражий сын! сказал приблизившись один из стариков, за которым шло четверо седых сечевых патриархов. Не уповай на то, что молодежь тебя обходит. Мы и сами тебя укладём. Дай лишь нам только выпить по ковшу горилки.
Так говоря, он взял ковш, почерпнул, выпил и, похваливши горилку, взялся за кий.
— Как вы думаете, братцы? обратился он к своим товарищам. Я думаю дать ему раз по голове, да и пусть пропадает ледащо!
— Нет, брат, отвечал один из стариков, никто из нас не запомнит, чтоб когда-нибудь били виноватого дубиною по голове. Голова образ и подобие Божие, грех подымать на нее дубину. Голова ничем не виновата. «Из сердца исходят помышления злыя, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы»; а голова, брат, ничем не виновата.
— Что ж, брат, возразил первый, когда до того проклятого сердца дубиною не достанешь? а по плечам не добить нам этого быка и обухом! А жаль пускать на свет такого греховода! и без того уже чёрт знает на что переводится славное Запорожье.
— Послушайте, братцы, моего совета, сказал третий старик. Коли Кирило Тур выдержит наш гостинец, то пусть живет; такой казак на что-нибудь еще пригодится...
— Пригодится! прервал его, проходя мимо, батько Пугач. На какого чорта пригодится такой греховодник православному христианству? Бейте вражьего сына! Жаль, что мне нельзя больше бить, а то я молотил бы его дубиною, пока выпил бы до дна всю горилку. Бейте, братцы, вражьего сына!
Побужденные таким советом, старики один за другим осушали ковши и отпускали Кирилу Туру по доброму удару. Не смотря на преклонные лета, руки этих патриархов имели еще довольно силы. Широкие плечи Кирила Тура трещали, однакож он выдержал терпеливо все пять ударов, и, когда старики удалились, продолжал еще шутить с Петром.
— Добре парят у нас в сечевой бане! нечего сказать! говорил он, отирая кулаком слезы, выступившие у него из глаз от боли. После такой припарки не заболят уже до веку ни плечи, ни поясница!
— Что сказать твоей матери? спросил еще раз Петро.
— А что ж ей сказать? Скажи, что пропал казак ни за собаку! вот и все! А клад мой знает побратим. Он отдаст одну часть матери, другую отвезет в Киев на братство: там меня попутал грех, пускай же там молятся и за мою душу; а третью часть моего скарбу подаст он в Черногорию: пускай добрые юнаки купят себе свинцу да пороху, чтоб было чем бить неверных.
— Крепись, побро! сказал Богдан Черногор. Это последние удары. Теперь уже никто не поднимет на тебя руки до самого обеда, а там тебя отпустят, и будешь вольный казак.
Петро решился обождать, пока наступит обеденная пора, чтоб утешить мать и сестру Кирила Тура доброю вестью. Прохаживаясь по площади, он заметил, что не один Черногор защищал преступника от лишних ударов. Много молодцов, встречаясь с другими, выразительно брались за саблю и как бы говорили: «только ударь, коли хочешь»! Когда же зазвонили в котлы к обеду, целые десятки запорожцев бросились к Кирилу Туру, отвязали его и, радостно обнимая, поздравляли по бане.
— Ну вас к нечистой матери! говорил Кирило Тур. Когда б вы сами постояли у столба, то отпала б у вас охота обниматься.
— А що, вражий сын! сказал подошедши батько Пугач, вкусны кии запорожские? Я думаю, плечи теперь болят, как у того чёрта, что возил монаха в Иерусалим! На, вражий сын, приложи вот эти листья, то завтра все как рукою снимет. Били и нас замолоду кое за что, так знаем мы лекарство от такого лиха.
Запорожцы тут же раздели Кирила Тура, и мороз пошел по телу моего Петра, когда он увидел его белую, вымытую руками нежно любящей сестры, сорочку, всю окровавленную и присохшую к ранам. Кирило Тур сжал зубы, чтоб не стонать, когда грубые эскулапы отдирали ее от тела. Батько Пугач сам приложил ему к спине широкие листы какого-то растения, намазанные клейким целительным веществом.
— Ну, сказал он, теперь ходи здоров да больше не скачи в гречку [100] , а то пропадешь, как собака.
Тогда Запорожцы с торжеством подняли чаны с напитками, коробку с калачами, и, окружив Кирила Тура, пошли к обеденному столу.
Столом и сиденьем для «добрых молодцов» служила зеленая трава под навесом густых дубов. Каждый курень составлял особое семейство, в котором куренной атаман занимал место отца. Старики обедали в гетманском курене. Но батько Пугач пришел обедать в курень Кирила Тура, что было знаком особенной чести. Кирило Тур уступил ему свое атаманское место, и тот воссел с патриархальною важностью, имея у себя по обе стороны известные уже нам чаны. Два бандуриста, сидя насупротив его в конце обеденного кружка, играли и пели старинные песни — про Нечая, про Морозенка, про Перебийноса, которые, по их выражению, добыли на всем свете несказанной славы; пели они и про Берестечский год, как «казаки бедовали да бедуючи сердце гартовали», пели и про то, как томились запорожцы в неволе у турок, как мучились на галерах, и, не смотря на все муки, не изменили православной вере. Все это они медленно и торжественно воспевали, для того, чтоб и за трапезой казацкая душа росла вгору.
100
Скакать в гречку значит — согрешить против седьмой заповеди.
Едва батько Пугач «поблагословился» обедать, едва братчики взялись за огромные ломти хлеба, и каждый вынул из кармана деревянную ложку, как Кирило Тур огляделся вокруг с беспокойством, и ударил руками по своим полам.
— Эх, братцы! сказал он казакам, мне памороки забило киями, а у вас, видно, и никогда толку не было! Когда ж это у нас случалось, чтоб отпустить гостя с порожним желудком?
В это время из-за дуба показался Богдан Черногор, ведя за собою Петра.
— Вот мой гость! воскликнул Кирило Тур, вскочив с своего места. Знаете ли, братчики, кто это? Это сын Паволочского попа, тот самый, с которым мы за Киевом стукнулись так, що аж поле усмехнулось!