Черная радуга
Шрифт:
— Боятся себя скомпрометировать, — квакнул кто-то.
— Боятся! — гаркнул Роман Эсхакович. — А я не боялся себя скомпрометировать, когда сам лично в молодости развешивал отстиранные пеленки во дворе? А теперь стал им не нужен. Раньше прибегали: папочка, машину покупаем, папочка, квартиру кооперируем… помоги! Когда же папочка высох — рыла отвернули! Разложилось общество… Заветы предков забыли.
И вот он оказался в канализации. Видать, и тут бугор, командует. Голос у него подходящий.
Он узнал Матвея — обнялись, даже всхлипнули.
— Его
— Ты чего не дома? — спросил Матвей. — У тебя ж трехкомнатная, шведский гарнитур с переливами.
— Там такие переливы с утра до вечера, а в выходной соберутся всем кагалом воспитывать — вой будто по упокойнику. Тут я себя человеком чувствую.
Приличный костюм он еще не пропил, но вид уже имел обшарпанный, одно стекло очков треснуло, глаза даже не по-хамелеоньи, а по рачьи — от высокого давления вылезли — разъезжались. Академик подходил к штопору.
— А ты чего?
— Сели мне на хвост. Я девушку одну ищу — Лену.
— Есть тут… морда как печеное яблоко. Вон там в углу валяется. Не она?
— Скорей всего, нет.
Матвей вгляделся. Публика как на вокзале — есть и оборванцы, есть и прилично одетые. Один даже при галстуке, правда, засаленном. Вроде бы и знакомые лица мелькали. Кожухи, ватники постланы на толстую трубу отопления. Кто-то сидит на ящиках из-под водки. Из ящиков же сколочены импровизированные столики, на одном забивают «козла», на другом некто в кацавейке жарит на сковороде оленину — металлическая подставка, горит сухой спирт. Запашок так себе, дышать можно. Впрочем, после «Быстрого» у Матвея горело в ноздрях.
Более всего поражало то, что вокруг в изобилии стояла сивуха: водка, портвейны, бормотуха. Даже болгарский сухач где-то в дыму блистал медалями.
— Притыкайтесь, — сказал Роман Эсхакович. — Пьем по-северному: наливай, что видишь. А ты с «Быстрым» ко мне не лезь! — вызверился он на «турка». — У меня голос.
Он повернулся и махнул руками:
— Продолжим!
Хор из четырех бичей грянул:
И тут среди бутылок, В дыму от папирос Сидел, чесал затылоки И сам Исус Христос!— Тарам-бум-бум, тарам-бум-бум, тара-бум-бум-бум, бум-бум-бум-бум! — нечеловеческим голосом захрипел солист. Матвея шатнуло к стенке, по которой слезилась вода.
Долго пороли похабщину пьяные бичи — своеобразную «Энеиду», сочиненную, видимо, одним из подземных бардов, сплошь непечатную, в узорах замысловатой матерщины.
Матвей такого никогда не слышал. Сначала ему было интересно, но потом из дыма к нему протянулся стакан водки, он его высосал — после «Быстрого» водка казалась томатным соком, приятно прокатилась по телу, — закусил горячей жареной олениной с луком («Откуда тут лук? Наверное, сухой…»), а потом приткнулся в свободном месте на трубе, обтянутой стекловатой, — настоящий матрац с подогревом, и его сморило. «Тут меня не найдут», — подумал, засыпая.
Проснулся сразу, с тяжким всхлипом, будто из омута вынырнул.
Первая мысль была: «Пожар!» В глаза ярко било багровое пламя, качался огонь.
— Вздынь! — он узнал неповторимый голос Романа Эсхаковича. — Ну тебя и дотолкаться… Спишь как министр.
— Что? Горим? — от «Быстрого» и другой сивухи его била неудержимая, такая знакомая дрожь. — Опохмелиться осталось?
— Будет тебе опохмелка… — Фонарь, на стекло которого был надвинут почему-то красный светофильтр, качнулся вправо. — Слышишь, мусора ломятся?
Со стороны люка доносилось негромкое, но какое-то злое, напористое позвякивание.
— Мусора? Значит, и тут меня нашли… — Он мигом вскочил, но тут же чуть не упал.
— Эге… — в красном свете он различил протянутую кружку, поймал ее и выпил залпом. Ожгло, зажгло.
— Ну, спасибо! Куда тикать? У вас должны быть запасные выходы…
— Они не из балетного кружка. И у запасных выходов стоят.
Только тут он заметил, что вокруг ничего не видно. Пригнулся. Что-то капало. Мысли привычно путались.
— Где все? Где «турок» — Коляша из Занзибара?
— Идем. — Он двинулся вслед за покачивающимся красным кругом фонаря. В голове в такт шагам ухало.
— Вот.
Красный блик осветил сбоку в стене овальную дверцу, вроде бы железную. «Как на подводной лодке», — вспомнилось.
— Приложи руку.
Он приложил крупно тремирующую руку к дверце и ощутил сухой холод гранита. Вдруг на дверце зажглось изумрудное изображение Зеленого Змия!
— Теперь дохни сюда. От души, не как в нарко.
Он фукнул в какую-то решетку. И дверца тотчас распахнулась — массивная, толстая, но поворачивалась легко на смазанных шарнирах. Только они пролезли внутрь, как дверца захлопнулась, будто сквозняком. Пролезая, Матвей слышал, как где-то вдали загремел вышибленный наконец люк.
— Уже ворвались, — хмыкнул Роман Эсхакович. — Теперь пусть ищут. Эту дверку разве что из пушки прошибешь, а пушку сюда не втащишь.
Низкое помещение было слабо освещено, но в нем чувствовались простор и ширь.
— Что это?
— Бывшие подземные склады Свенсона. Ну, помнишь, когда-то работал тут с размахом американский купец. Говорят, ты на него очень похож — такой же широкомордый, шкиперская бородка.
Матвей вспомнил, как приветливо здоровались с ним глубокие старики в селениях и, подойдя, ласково пожимали руку:
— Спирт привез?
Потом ему разъяснили, что его принимали за вернувшегося наконец Свенсона.
— Нет, вот это, что это было?
— Ну, среди алкашей тоже есть светлые головы. Вот и приспособили простейшие реле: пропускают сюда только наших. Два фактора — тремор руки и концентрация сивухи в организме.