Чёрная сова
Шрифт:
На последних словах он будто провалился в некие гнетущие воспоминания: слегка покрасневшие от жара глаза остекленели. Андрей сделал ещё одну попытку разговорить однокашника отвлечёнными размышлениями вслух.
— Кто-то же поймал и привязал. Бесплотный дух?
— Кого поймал? — Жора словно вынырнул и отдышался.
— Серую в яблоках.
— Алтайцы, — бросил он и вылил на себя таз холодной поды. — В верховье Ак-Алахи чабаны кочуют с двумя отарами. Пошли спать. Сейчас смена нарядов, пусть бойцы погреются.
Сказал все это
4
Репей наверняка слышал всё, о чём Терехов шептался со служителями в храме: акустика под сводами была великолепной. Слышал, но держался почти спокойно, с достоинством и смиренностью, как, должно быть, и полагалось послушнику, ушедшему от страстей мира в монашескую келью. И это вызывало уважение, даже несмотря на сложные личные взаимоотношения: Андрей понимал, что не смог бы вести себя, как сейчас Жора, который продолжал демонстрировать свой мужественный характер, как в училище и впоследствии на Алтае. Замаскироваться под серым балахоном оказалось невозможным — Репей был узнаваем не только по тембру голоса, к тому же обращение по старому прозвищу выдавало в нем бунтующий нрав.
— Здорово, Шаляпин.
Это погоняло Терехову дал когда-то именно он, Репьёв, и не из уважения за его голос, скорее всего, он даже плохо представлял, как звучал этот великий бас. Его привлекла разбитная и в общем-то неблагозвучная фамилия певца, происходившая то ли от слова «шляпа», то ли от слова «шаляпа» — то есть размазня, разиня, рассеянный человек.
Это уже Фёдор Шаляпин своим талантом стёр первоначальное значение и возвеличил свою фамилию так, что никто и не помнил, как в вятских краях называют растяпу.
— У тебя ничего не выйдет, — обречённо заключил Жора, точнее, теперь послушник Егорий, проходящий «курс молодого бойца». — С венчанием не выйдет. Она некрещёная. Как ты встанешь с ней перед алтарём?
— Никак, — честно отозвался Терехов.
— То есть?
— Я не собираюсь венчаться, — он не хотел особенно вдаваться в подробности. — Это необходимость, обязательное условие.
Казалось, Репья возмущали только пыльные ботинки Андрея — выше он не поднимал смиренного взгляда.
— Нацелился в Норильск? — угадал Жора. — А паспорта нет. К тому же она в розыске.
Или он освоил в монастырском карантине науку провидчества, или думал, согласуясь ещё со старой, полученной в училище оперативной логикой.
— В Норильск, — признался Терехов.
— Не успеешь.
Андрей глянул на него вопросительно и уловил нечто вроде ухмылки, скрываемой подросшей густой бородой.
— Там скоро снег выпадет, — пояснил Жора, — если не выпал ещё, и морозы...
— Поэтому и не до венчания.
— Тоже не получится.
— Почему?
Он бы сразу ответил, но помешал нищий, пересчитывавший брошенные ему монеты, — верно, на бутылку пива не хватало. Осмелился, звеня медалями и волоча за собой ненужный костыль, подковылял к Андрею.
— Мужик, добавь два с полтиной. Ну, чё тебе для афганца жалко?
— Сгинь, бес паршивый, — вдруг прошипел Жора, и сразу стало ясно, что его здесь используют не только как рабочую силу, но ещё и по назначению, как стражника. — И чтоб к забору на выстрел не приближался!
Нищего будто ветром снесло: оказывается, послушник был тут в авторитете, по крайней мере, среди побирушек. Репей понял, что погорячился, переборщил, запоздало спохватился и снова смиренно потупил взор.
— В Норильске погранзона. Без пропуска билетов не продадут.
Это прозвучало, как приговор.
— Почему погранзона? — обескураженно спросил Терехов.
Всё же на миг показалось, что Репей огрызается, злорадствует, поскольку ответ был далёк от смиренного, подобающего человеку, обречённому теперь на повиновение и послушание.
— По кочану.
— Вроде бы отменили? И город открыли!
— Вроде бы — да. Но проверяют паспорта и требуют пропуск. Не видишь, что в государстве творится? Вторая война на Кавказе, терроризм, захват заложников...
И опять, как с нищим, он спохватился, укротил бунтующий нрав и молча упёрся глазами в землю. Показалось, что эта его внезапная дерзость стала последней каплей, переполнившей чашу раскаяния. Он одёрнул балахон, как некогда гимнастёрку, поправил шапочку на голове, и палец заученно попытался нащупать кокарду.
— Ты что, не знал? — уже будто бы участливо спросил он. — Всегда была зона, весь Таймыр... За месяц надо заказывать. Через месяц реки встанут, жизнь замрёт... А ты обрадовался! Хотел с маху?
Было непонятно, чего больше в его словах — сожаления или злорадства. Его товарищ, с которым они разбирали леса в храме, отнёс трубы и встал поодаль, с интересом прислушиваясь, о чём они шепчутся. Не вытерпел, окликнул:
— Егорий, ну пошли, что ли, брат?
Жора на него внимания не обратил.
— Тебе надо её спрятать, до весны. Лучше до следующего лета. В надёжном месте. Иначе погубишь.
Терехов ощутил толчок внезапной злости, смешанной с сиюминутным разочарованием.
— Где спрятать? — рыкнул он. — До лета...
— Верни на Алтай.
— Ага, сейчас. Едва оттуда вывез!
— Хочешь встретить солнце на Таймыре? — с явной издёвкой спросил Репей. — Надеешься, что поможет?
— Не твоё дело! — бросил Терехов и пошёл к монастырским воротам. — Сиди тут и замаливай грехи!
— Погоди, Андрей, — Жора не отставал. — Что ты сразу? Ну, прошу тебя, не уходи! Я ведь ждал!
— Ждал... — на ходу огрызнулся Андрей. — Зачем?
— Знал: судьба нас просто так не разведёт!
— Мне это неинтересно.