Черная стая
Шрифт:
– - Была, -- неожиданно для себя ответил Войцех, снова присаживаясь на край постели.
– - Я думал, что была. Но ей нужны были только деньги да титул. Все они такие.
– - Так уж и все?
– - в голосе генерала гнев мешался с насмешкой.
– - Что ж, пану виднее. Пан Войтусь в женщинах разбирается, как никто.
В черных глазах Мельчинского блеснул огонек, лукавый, дерзкий, знакомый.
Войцех вздрогнул.
– - Как здоровье пани Жолкевской?
– - спросил он по-польски.
– - Все ли благополучно в Жолках?
– - Каролина в Париже, с мужем, -- тихо ответил генерал, словно и не удивился неожиданному вопросу, -- В России им более
– - Рад за нее, -- холодно ответил Войцех.
– - Думаешь, драться с тобой буду?
– - жесткая усмешка искривила красивые губы генерала.
– - Не ты у нее первый, не ты последний.
Во рту стало кисло от накатившей злобы. Не той, звериной, а полузабытой, детской, что бывает от горьких и несправедливых обид.
– - Пан Жолкевский пусть счетом беспокоится, -- с вызовом ответил Войцех, -- он товар покупал, ему и стеречь.
– - Да что ты понимаешь, мальчишка, сопляк!
– - генерал дернулся, и свежая кровь окрасила бинты на левом плече.
– - Думаешь, на деньги Линуся польстилась, на имя славное? Дурак ты, дурак как есть.
Он откинулся к изголовью и тихо заговорил.
– - Она в ноги родителям падала, просила дозволения за пана Сигизмунда выйти. За ним тенью ходила, когда в гости приезжал. В рассказы его влюбилась, о Рацлавицах, о Костюшко, о славных битвах и горьких поражениях. Пан Жолкевский долго не решался руки ее просить, стар он, в боях изранен. Да только кто ж устоит, когда такая панна сама на шею вешается? И никто ей не решился сказать, что дальше с ней будет. Что супружество -- это не рассказы у очага, не скачка по осеннему лесу, не прогулки в санях. А потом уж поздно было. Таять Линуся стала, глаза потускнели, улыбка пропала. И молчала, молчала. Ни мне, ни матери, ни отцу -- ни слова. Мужа ласковыми словами осыпала, глаз не сводила. А только пан Сигизмунд умен оказался, умнее всех нас. Да и не скроешь такого, это при людях любовь можно сыграть, а вот наедине... Вывез он Линусю в Вильно, зажили открытым домом. Молодые офицеры, светские щеголи -- всем были рады. А пан Жолкевский все чаще в имения свои отлучался, Линусю одну в Вильно оставлял. И никогда не спрашивал ни о чем.
Войцех слушал молча, только пальцы судорожно вцепились в край одеяла.
– - Примчалась она в Варшаву прошлой осенью, еле успела до того, как русские ее взяли. Я как раз дома был, после Березины отходил. Уже в генеральском чине, в России чины росли быстро, да ненадолго. Линуся мужа чуть не силой в Париж увезла, он все драться горел. В Париже сестренка как с цепи сорвалась, никогда такого раньше не было, чтобы слухи в свете о ней пошли. А пан Сигизмунд все молчал, да по голове ее гладил. Пока не слег. Тут она опомнилась, дома заперлась, от постели его не отходила, в кресле ночью спала. Выходила. А что дальше было, не знаю. Я в армию вернулся. Пишет -- все хорошо. Только письма эти холодные и пустые.
Он помолчал и вздохнул.
– - Дурак ты, Войтусь, как есть дурак.
Войцех сглотнул, выпрямился и снова перешел на французский. Так было легче.
– - Я прошу прощения за необдуманные слова, господин генерал. Мадам Жолкевская -- благородная и мужественная дама. Украшение своего пола, достойная всяческого восхищения и уважения. Я видел, как она о своих людях заботилась, когда война грозила им голодом и разорением, я сам видел, как она в ужасных обстоятельствах не потеряла присутствия духа. Вы можете гордиться сестрой, господин Мельчинский. Довольно ли моих слов, чтобы загладить вину?
– - Ты ей жизнь спас, -- улыбнулся Мельчинский, -- а что там еще было, не мне судить. И какой я тебе генерал? Зови меня по имени, Витольд.
Шемет не ответил, погрузившись в свои мысли.
– - Вот что, Витольд, -- тряхнув головой, заявил он, -- спи давай, пока время не позднее. Если выгорит, что задумал, ночью к тебе приду. Руку береги -- пригодится.
Он резко поднялся с постели раненого и стремительно направился к выходу.
Осенний ветер бросил ему в лицо пригоршню желтых листьев, и Войцех, поплотнее надвинув фуражку, поспешил в местный трактир, превращенный догадливым хозяином в офицерский клуб. Ужин был скудный, выбор напитков небогатый -- пиво и шнапс, но веселье там царило на зависть поджавшим хвост французам -- победное и удалое. Большинство присутствующих оказались в Данненберге по случаю легкого ранения, но все горели боевым задором. Знакомых лиц не было, но Шемета это не смутило, черный мундир здесь встречали с братской приязнью и веселым дружелюбием.
– - Конь у меня захромал, -- соврал Шемет, присоединившись к компании егерей, -- я слыхал, вы трофейными лошадьми богаты, не продаст ли кто, пока мой Йорик под седло не годен?
– - Да зачем же вам деньги на ветер швырять, -- удивился один из егерей, средних лет плотный мужчина с начинающим лысеть высоким лбом, -- к ремонтерам сходите, герр лейтенант, даром дадут.
– - Известно, что даром дадут, -- тяжело вздохнул Войцех, -- пристрелить -- и то пули жалко будет. Мне добрый конь нужен, мне с утра в разъезд.
Про разъезд Шемет сказал сущую правду, вернуться в эскадрон ему надо было не позже чем за час до рассвета, и он очень надеялся закончить свои дела в Данненберге раньше.
– - А платить-то есть чем?
– - поинтересовался егерь.
– - Или в долг, до победы записать собираетесь?
Товарищи егеря посмотрели на него с явным неодобрением, но Войцех только усмехнулся и высыпал на стол содержимое ташки. У собеседника при виде серебра, блеснувшего на темном дубе столешницы, загорелись глаза.
– - А вы говорили, тут игры не будет, -- заявил он, обернувшись к соседям по столу, -- денег ни у кого нет. Сыграйте со мной, герр лейтенант, потешьте душу. Ставлю коня против пятидесяти талеров. Недорого.
В карты Шемет не садился с самого Петербурга. Но расстаться с Йориком было бы уж самым последним выходом, и он решился.
– - Конь-то хорош?
– - прищурился Войцех.
– - Поглядеть бы.
– - Ну, пойдем, поглядим, -- егерь поднялся из-за стола, -- если на слово не верите.
– - Вы же не поверили, -- ответил Войцех, сгребая монеты со стола.
Конь был действительно хорош. Белый, тонконогий, с гордо выгнутой шеей и шелковистой гривой. Генеральский конь, по всем статьям. Цена ему была уж всяко больше пятидесяти талеров, но игроку нужна игра, а не деньги, и в нынешних обстоятельствах было не грех этим воспользоваться.
Уже вернувшись в трактир, Шемет сообразил, что егерь не сомневается в своем выигрыше. Разделить коня на ставки было невозможно, а это означало, что играть придется ва-банк и ставить сразу все. Зашелестела сдираемая с колоды обертка, егерь ловко поддернул обшлага рукавов, и сомнений в том, что в Черную Стаю затесался шулер, у Войцеха не осталось. Впрочем, сказал он себе, шулер тоже может любить Отечество. Почти так же сильно, как деньги.