Черная тропа
Шрифт:
— Да. Петро Ивченко. Доложили, что он — сын раскулаченного. Только что освобожден нами из большевистской тюрьмы...
— Знаю о таком, — прервал Мюллер, — А сколько ему лет?
— Кажется, двадцать.
— Так и знал, что вы не учитываете такого фактора, как опыт. Нужен опытный в деле человек. Можно ли доверять молокососу?
— Все это теоретически верно, но такого человека разве сразу найдешь, — сердито прохрипел Отто и зашелся кашлем.
— О, положитесь на меня. Я уже подумал обо всем. Скоро придет такой человек. Правда, его нужно еще будет хорошо обработать.
Шмультке
Минут через сорок дежурный офицер доложил, что пришел русский и просит допустить его к полковнику.
— Ведите сюда!
В кабинет вошел высокий сутулый человек. Он хмуро смотрел исподлобья. Придирчиво оглядев согнутую косоплечую фигуру, Отто нашел его вполне подходящим для своего дела. Человек постоял с минуту, потом, что-то вспомнив, сделал шаг вперед и неестественно громко выкрикнул, оскалив гнилые зубы:
— Айл Гитлер!
Офицеры небрежно ответили.
— Садись!
Человек сел.
— Знаешь, для чего я тебя вызвал? — холодно произнес Мюллер, даже не взглянув на него.
— Знаю, герр оберст.
— Ты должен подробно объяснить немецкому командованию, как случилось, что ты оказался на службе у большевиков.
— Я по порядку, можно?
Оберст одобрительно кивнул головой и бросил многозначительный взгляд в сторону Отто, который сидел с каменным выражением лица. Лишь карандаш в его руках бегал по страницам записной книжки.
— Еще во время той войны я выполнял некоторые задания немецкого командования, которые передавал мне «Земляк». По его приказу я вступил в войско Петлюры, служил в Державной варте Скоропадского. Но эти правительства держались недолго, мне приходилось все время кочевать, и связи с немецкой разведкой усложнялись.
— Ближе к делу! — прикрикнул Мюллер.
— Мы отступали из Киева. В одном селе под Шепетовкой неожиданно напали буденновцы. Бой мы приняли, но пришлось отступать. Когда я с несколькими хорунжими бросился на сельское кладбище, на нас налетело двое верховых. Один из них был Савва Латюк — вы, наверно, помните его, пан Мюллер. Не так ли? Так вот, Савва узнал меня и замахнулся саблей. И хотя я успел выстрелить ему прямо в грудь, он, полумертвый, разрубил мне плечо... Опомнился я уже в госпитале. Думал, что расстреляют. К превеликому удивлению, меня приняли за красного. Я бредил и часто выкрикивал имя Саввы, а он, как потом я узнал, был у них заслуженным командиром. Когда я пришел в сознание, меня окружили комиссары и стали расспрашивать о смерти Латюка. И я рассказал... Так я стал «большевиком». Мне поверили. После госпиталя выдали документы, и я приехал в Черногорск. Долго не мог работать, потому что рана не заживала. Боялся, что меня разоблачат. Решил примазаться к жене убитого большевистского командира. Вот так судьба свела меня в одной постели с большевичкой. Я терпел все мужественно. Хотя бывали минуты, когда казалось...
— Твоя психика нас мало интересует. Мы хотим знать, почему наш агент Трикоз стал прислужником большевиков? — снова повысил голос оберст.
— У них все живут по принципу — кто не работает, тот не ест. Не работать я не мог. Вот и стал бухгалтером МТС. Исполнял свои скромные обязанности: тихо щелкал на счетах, своевременно сдавал финансовые отчеты и выплачивал, работникам заработную плату. Нигде и никогда не выскакивал в передовики. Старался быть вежливым, никому не возражать. В МТС говорили обо мне как о честном труженике и...
— А почему перестал служить нам?
— Я потерял с вашей агентурой связи и законсервировался.
— Сразу же после прихода к власти фюрера мы специально для восстановления связи прислали сюда «Земляка».
— Он был убит чекистами двадцать восьмого мая в саду вашего отца до того, как встретился со мной.
— Нам известно, кто приложил руку к этому делу...— многозначительно произнес Шмультке и ехидно усмехнулся.
Все время Трикоз вел себя спокойно. Стоило только в разговор вмешаться Шмультке, как он заерзал на стуле.
...О, если бы только могли узнать слуги фюрера, какие мысли роились в эту минуту в голове Трикоза! В его памяти всплыли события давно минувших дней. 1933 год... Грозовая майская ночь... Парк Мюллера, по которому идут двое... Взмах руки, и острый шкворень вонзается в спину человека, шедшего впереди. Отчаянный крик, тело глухо ударяется о землю... Убийцей был он, Трикоз. От этих воспоминаний на лбу у него появились мелкие капельки пота, которые сразу заметил Отто. Оскалив зубы, он прохрипел:
— Чем можешь опровергнуть?
— Чем угодно... Посудите, разве стал бы я рисковать в июне этого года, когда ко мне прибыл ваш агент? Для выполнения задания он требовал денег... Много денег. И я взял их в кассе. Восемьдесят тысяч взял и отдал ему. Потом ревизия, тюрьма... Именно в этом кабинете меня допрашивал чекист Гриценко. Я не сознался...
Шмультке схватывал на лету каждое слово и записывал в блокнот. Глаза его ожили, как у коршуна, увидевшего падаль. Он все время облизывал толстые влажные губы.
— Твой рассказ похож на выдуманную чекистами историю. — Мюллер встал, засунул руки в карманы галифе и подошел к Трикозу. — Неужели ты думаешь, что нас можно обмануть такой дешевкой? А если нам известно, что ты перекрашенный чекист?
Трикоз побледнел, у него мелко задрожали пальцы правой руки, лежавшей на коленях. Едва сдерживая волнение, он пролепетал:
— Докажу... Чем угодно докажу! В мире никто, кроме меня, не ведает, где ваш отец и его верный кучер Онисько спрятали сокровища. Если бы я был чекистом, если бы я хотел... Золотом меня озолоти, все равно не сказал бы...
Мюллер как ошпаренный подскочил к Трикозу. Глаза у него загорелись, словно у голодного волка.
— Тебе известно, где сокровища моего отца? И ты не выдал их? Говори!
И Трикоз рассказал. Потом схватился за голову руками и протяжно завыл, как пес, у которого отняли жирный кусок.
— О, это заслуживает внимания! — уже весело заговорил Мюллер, расстегнув китель. — Но пока слишком мало. Чтобы окончательно убедить нас в твоей преданности фюреру, надо доказать это делом.
— Что я должен еще делать?