Черная тропа
Шрифт:
Подумала женщина, подумала и согласилась. Но не пришло с Трофимом счастье в ее хату. Жили они мирно, спокойно, и все же какая-то незримая стена всегда стояла между ними. Трофим был молчаливым, замкнутым. Марфа никогда не знала, что у него на душе, хотя изредка замечала в глазах мужа такую злобу, такую тоску, что потом его глаза и во сне преследовали ее. Она думала, что настроение такое у него от болезни. Потом зажили раны, а Трофим стал еще угрюмее и нелюдимее. Он сторонился людей, избегал разговоров, жил какой-то странной и непонятной жизнью, все больше отдалялся от семьи. Уже во время войны он попал в тюрьму за растрату государственных денег. Вернулся оттуда еще больше озлобленный.
...У порога что-то затарахтело. В комнату вбежала дочка. Марфа вытерла глаза, подняла голову — лицо у Елены бледное, губы дрожат:
— Мамочка, немцы... Они там с отцом!
— Прячься, дочка! Прячься немедленно!
Через сени они бросились в каморку. Елена опрометью вскочила в высокую кадушку, а мать накрыла ее кружком и разложила на нем несколько головок капусты. Потом опасливо вышла во двор. Никого. Выглянула на улицу — тоже никого. Вдруг из парка Мюллера послышались голоса. Марфа припала к плетню.
Недалеко от облупленного, с разбитыми стеклами замка Мюллера стоял высокий сухопарый немец в черном мундире. На груди у него висели какие-то блестящие металлические бляшки, видно награды, в руках хлыст. Позади него стояли два офицера и еще несколько солдат. А перед ним, потупив голову, — Трофим. В его фигуре было столько покорности и бессилия, что Марфа сразу забыла про оскорбление. Но как ему помочь?
— Ты должен знать, кто грабил имение! — гаркнул фашист. Голос показался женщине знакомым, она еще внимательнее присмотрелась к сухопарому немцу.
Длинное и худое лошадиное лицо фашиста было украшено золотым пенсне. Красной морковиной висел мясистый нос. Когда Марфа увидела рыжие космы, то почувствовала, как пот выступает у нее на лбу...
— Боже мой, боже мой! Неужто судьба так безжалостна ко мне?
— Какое счастье! Сегодня я вижу перед собой ясновельможного пана Ганса Мюллера! — слышался заискивающий голос из толпы фашистов. Она с трудом узнала голос Трофима...
VII
— Вижу, у пана майора сегодня не совсем хорошее настроение, — сказал Мюллер, отхлебнув из серебряной чашки горячего крепкого кофе со сливками.
Долговязый Отто Шмультке даже не шевельнулся. Он стоял спиной к полковнику и тупо смотрел в окно, словно считал пузыри в мутных лужах дождя. Французская сигара в его зубах давно погасла, но Шмультке не замечал этого.
Полковник Мюллер догадывался, почему у коллеги плохое настроение: вчера Отто получил извещение о том, что где-то в степях под Одессой погиб его старший сын Карл.
Что же, в таком случае даже офицер войск СС может немного погрустить. На пользу. Будет злее в работе, меньше будет жалости к тем, на кого давно пора надеть хорошие цепи. Допив кофе, Мюллер приложил салфетку ко рту и встал из-за стола. Застегивая китель, прошелся по кабинету. Придирчиво осмотрел вещи. На его длинном худощавом лице с отвисшими губами появилась улыбка: гарнитур ему нравился.
На полу щедрыми красками горел персидский ковер, принесенный сюда из городского Дворца пионеров. У стены стоял старинный мягкий диван с зеркальной спинкой. Бархат, причудливые узоры, вышитые подушечки! Вот что значит умело провести у населения реквизицию «для нужд армии фюрера».
У другой стены тянулся ряд мягких стульев красного дерева. В углах возле окон на подставке возвышались вазы, сделанные несколько столетий назад умелыми руками венецианцев. Только массивный стол с большим чернильным прибором как-то неуклюже прижался к полу. Над столом, в проеме окон, висел портрет фюрера.
Мюллер долго и внимательно всматривался в выражение лица Гитлера, потом подбежал к зеркалу, отбросил назад рыжие пряди волос, пристукнул каблуками начищенных до блеска сапог, еще раз повернулся, осмотрелся вокруг. Нет, что ни говори, хоть он и рыжий и осунулся немного за последнее время, есть у него что-то от фюрера. Полковник довольно улыбнулся, погладил ладонью хорошо выбритые щеки и сел за стол. Закурил сигару. Кольца дыма поплыли под потолком, но скоро его начала угнетать тишина. А болван Отто как тень все маячил перед глазами.
— Знаете, пан Шмультке, не так уж и плохо в этой России, черт побери, — начал Мюллер со своего стереотипного «знаете», выработавшегося у него на допросах. — Пусть русские дожди не нагоняют на вас скуку и отчаяние. Тучи идут с запада, ветер веет с фатерланда. Он несет запах родной земли, придает нам силы для борьбы. Знаете, фюрер оценит вашу большую потерю и...
Шмультке оглянулся, тупо сверкнул вытаращенными глазами и снова уставился в мутную лужу. Он, наверное, так и не разобрал, о чем говорил полковник.
«О, это уже никуда не годится, — подумал Мюллер. — С таким настроением лучше в петлю, чем идти в бой против большевиков... Прикрикнуть на него, что ли? Пусть придет в себя». Ганс Мюллер хорошо знает натуру Отто: только затронь — обидится и обязательно потом отомстит. Разве мало своих коллег отправил он на тот свет?
Мюллер подошел к Шмультке и положил руку ему на плечо.
— А знаете, мой покойный отец тоже сложил голову где-то на этой проклятой Украине. Вам, конечно, известно, что я рос близ Черногорска. Мы имели очень приличное имение. О, я любил щедрую солнцем и красками Украину, пока не побывал в родном фатерланде. Меня отдали в Иенский университет. Профессора, как видите, из меня не вышло, а вот немцем я стал. Настоящим немцем по духу, с такой, знаете, ницшеанской закваской. Когда в прошлую войну я вернулся на Украину, она представлялась мне неисчерпаемым сундуком с деньгами. И мы с отцом начали служить этой идее. Через агентов на всех базарах скупали на фальшивки ценности и золотые вещи. Скоро три сундука трещали от сокровищ. Но в это время созрел гнойник революции, и все полетело вверх тормашками. Землю моего отца разделили между собой местные красные бандиты. Правда, скоро имение снова стало нашим — в город пожаловали петлюровцы. А там не замедлили явиться и войска кайзера. Я немедленно поехал в фатерланд, чтобы решить с банками дело о принятии ценностей, и вдруг... В те дни в Берлине вспыхнула революция. А Черногорск захватили красные. Отца довез прямо до Польши наш кучер Онисько, но при переходе через границу отца убили. Кучер тоже скоро умер, а клады наши... Вне всякого сомнения, их захватили чекисты. Поэтому, как видите, у меня с этими варварами есть еще и личные счеты. Не горюйте, Отто, у всех нас были потери, но они окупятся сторицей.
— А я совсем не о потерях думаю, — спокойно отчеканил Шмультке трескучим неприятным голосом. — Меня другое волнует: в городе немало евреев, и мы все еще дышим с ними одним воздухом. Эту «санитарную» операцию нужно провести немедленно. За одну ночь, чтобы не поднимать такого шума, какой получился в Киеве. Вот тогда и окупятся наши потери.
Даже Мюллер был поражен словами майора: думать в такую минуту о золоте, о карьере... Но он только усмехнулся:
— Знаете, Отто, я всегда ценил вас как вдумчивого стратега и поражен, что вы ломаете голову над такими мелочами. Ведь в этом деле нам могут помочь местные антисемиты. О, я помню варфоломеевские ночи, которые устраивали молодчики из союза Михаила Архангела! Сейчас для этого нужен хороший организатор. У вас есть кандидатура?