Черная тропа
Шрифт:
Это был бухгалтер Трофим Трикоз. На нем — длинная полотняная сорочка и коричневые штаны, заправленные в сапоги.
Второй арестованный — молодой парень, с взлохмаченной черной шевелюрой, остановился у двери и с какой-то особой сосредоточенностью смотрел на свои стоптанные башмаки.
— Слушайте, — обратился к ним Гриценко, — вас следовало бы наказать, во сейчас не время вдаваться в подробности содеянных вами преступлений. Отпускаю вас на волю. Надеюсь, что в тяжелые для Родины дни вы поймете свою вину и найдете место в борьбе.
— Конечно, конечно, — растягивая в постной улыбке губы, загнусавил Трикоз. — Вы не сумлевайтесь, гражданин начальник, свое место мы найдем...
— А ты что скажешь, Ивченко? — обратился капитан к чернявому парню.
— Вам виднее, начальник, — глухим, надтреснутым голосом пробубнил парень, неотрывно глядя на свои стоптанные башмаки. — А за мое место в жизни можете не волноваться.
— Ну, добро! Идите!
Лейтенант уступил дорогу, и арестованные быстро застучали каблуками по коридору. Гриценко еще раз проверил столы, шкафы и оставил комнату. Когда шли по темному коридору, лейтенант мимоходом обронил:
— А все-таки зря выпустили того, черноволосого...
IV
Перешагнул Ивченко порог тюрьмы и остановился, оглушенный уличным гомоном. Вокруг, как черные привидения, к самому небу поднимаются столбы дыма, громоздятся руины... Смотрит Петро на все это хмурясь, исподлобья, а лицо словно из глины слеплено — ни печали на нем, ни веселья. Видно, не принесла ему воля большой радости, хотя и пришла она так неожиданно. Зато напарник Петра сиял от счастья.
— Вот она, воля наша... — довольно потирал он руки. Потом, обернувшись к парню, восхищенно воскликнул: — А ты, брат, здорово горячий! Ну, как бритвой ему отрезал. Ай-ай-ай!
— Чего же мне с ним деликатничать? Что думал, то и сказал.
— Оно-то, конечно, так... Только давай сматываться отсюда побыстрее... Как бы чекисты не раздумали.
Они побежали вдоль забора, свернули в глухой переулок. Когда вышли на стык улиц, Петро хотел было повернуть вниз, на Беевку, но Трикоз схватил его за рукав:
— Сегодня я тебя никуда не отпущу. Ради такого дела не мешает и по чарке...
Парень на миг остановился как вкопанный, потом решительно зашагал за Трикозом. И, наверное, не пожалел потом: сроду не ел он таких лакомств, какими угощала их жена бухгалтера Марфа.
Хозяин дома оказался довольно любезным. Он все время подливал Петру сивухи и предлагал выпить то за счастливый день, то за светлое будущее, то за здоровье «ослободителей». И парень пил, пока не расплылось все вокруг в мутном тумане. Тогда Трикоз взял гостя под руку и вывел на свежий воздух, в сени. Потом о чем-то рассказывал шепотом, что-то обещал, однако слова бухгалтера отскакивали от Петра, словно горох от стенки. Парень соглашался со всем, совершенно не понимая, что от него хотят.
— Э-э, да что с тобой гутарить, — наконец снисходительно махнул рукой Трикоз. — Все равно ничего не понимаешь — пьяный как чоп [2] . Иди лучше спать. Только помни, что я тебе сказал, Петро: никому ни слова! Прикуси язык. Человек нынче — зверь, человеку не доверяй, а будешь меня держаться... Короче, вижу, ты хлопец путевый, и в люди тебя выведу. Скоро, брат, скоро и на нашей улице ударят в бубен.
Он легонько толкнул Ивченко в спину. Мелкий осенний дождь пшеном сыпанул в разгоряченное лицо, обдал приятной прохладой. Петро ступил в лужу, натекшую под стрехой [3] , и покачнулся...
2
Чоп — колышек, затычка в винной бочке.
3
Стреха — нижний, свисающий край соломенной крыши.
— Смотри же, парень, держись меня, иначе пропадешь, как муха в кипятке... — донеслось до его затуманенного сознания.
Ивченко что-то пролепетал в ответ и поплелся к воротам. Нащупал скобу, открыл калитку. Раздался лай рассвирепевшего пса, и снова все утихло.
Под монотонный шорох дождя Петр шагнул за ворота. Куда же идти? Где же та дорога, о которой говорил Трикоз? Город утонул в непроглядном мраке. Ни огонька, ни голоса. Только дождь шумит нудно и тоскливо, да откуда-то издалека чуть доносятся раскаты частой стрельбы. В такое глухое и тревожное время, наверное, один он остался на распутье. Попробуй найди теперь свою дорогу! Были бы рядом друзья, спросил бы, посоветовался, куда свернуть — направо или налево. «Интересно, где сейчас Анюта?» И вдруг, будто в зеркале, Петро увидел смуглое девичье лицо. Черные лучистые глаза искрятся растопленным серебром, задорно надуты алые, почти детские губы. «Где ты, Анюта? Вспоминаешь ли обо мне?»
Тоскливо, неспокойно на душе у парня. Сердито тряхнув головой, он бредет по улице, нелегко ему удержаться на скользкой дороге, поэтому рукой все время судорожно хватается за заборы.
Было уже за полночь, когда он притащился к хате тетки Грицихи. Промокший, сел на завалинку, задумался: «Стучать или, может, в сарае на сене переночевать? Не впервой же. А все-таки просушиться бы нужно. Насквозь промок...»
Стукнул раз-другой в ставню.
Молчание. За долгие годы Петро привык к теткиным ласкам. Снова постучал.
— Кто там? — раздалось наконец из хаты.
— Да это я.
— Кто?
— Биографию вам рассказывать, что ли?
Сухо скрипнула дверь.
— Заходи, — прошепелявили старческие губы.
Петро переступил порог. В лицо повеяло запахом заплесневевшего хлеба и кислого молока. Он остановился у двери — хата будто дегтем налита. Можно задохнуться от спертого воздуха.
На печке что-то долго шуршало. Потом тетка зажгла коптилку. Слабый огонек заморгал в густых сумерках, едва отражаясь желтыми отблесками на теткином лице, изборожденном морщинами.
— Та откуда ж это ты в такую глухую пору?
— Будто не знаете, — пробурчал он недовольно. — Не с курорта же.
— Знаю, что не с курорта. Но раз я тебя кормлю, буду спрашивать, о чем захочу. Есть будешь?
— Спасибо. Накормили добрые люди.
— Чую, на всю хату самогонкой несет.
Грициха села на лежанку. Петро по-прежнему стоял у двери. С его одежды тонкими струйками стекала вода и расплывалась на земляном полу черной лужей.
— Рвань тюремную хоть бы снял, — ворчливо сказала тетка.