Черная жемчужина
Шрифт:
Алена растерянно заморгала. Следующая фотография сделана в сумерках. Врубель стоит, опершись на парапет Верхнее-Волжской набережной, лицо сосредоточенное, глаза закрыты – музыку, наверное, слушает, потому что на голове наушники… камера поймала лиловый промельк световых диодов…
И Алена вдруг поняла, что видит перед собой того самого человека, которого искала. Ушастого. Ушана.
Дальтона!
Вот сейчас, глядя на фото, где его черты были нечетки, размыты сумерками, она узнала его сразу, не то что в ту минуту, когда он нагло предстал перед ней при свете дня, испытующе вглядываясь в ее лицо своими светлыми глазами и гадая, узнает ли его рассеянная дура, которая деньгами направо и налево швыряется!
Тогда не узнала. Но теперь…
Итак,
И в это мгновение, когда Алена, негодуя, смотрела на фотографию Врубеля, картинка дрогнула, изображение на миг померкло, скрылось, а когда вновь установилось, Алена обнаружила, что фотография исчезла. И не она одна! В галерее пользователя Врублеля больше не было ни одного снимка.
Понятно, что никакой сбой в программе тут ни при чем. Врубель просто уничтожил свои фотографии. Но почему? С чего так вдруг спохватился?
Ну, наверное, было с чего.
Он подумал – и испугался, что Алена найдет через Дальтона его «друга». Ну и ладно, ну и найдет, ну и поймет, что ее обвели вокруг пальца, чтобы выманить деньги. Даже если придет снова в салон и устроит скандал, Алка всяко отбрешется. Она, конечно, сообщница Дальтона. Вот почему она этак как бы рассеянно обводила глазами салон – спрашивала взглядом у него совета! Он сидел за спиной Алены, все слышал и подавал Алке сигналы. А потом решил денежку на халяву слупить.
Ну ладно. Слупил. И что? В чем же причина тревоги Врубеля? Что было еще на этих фотографиях, которые Алена, к сожалению, не успела ни скопировать, ни сохранить? На них были рыбалка, костер, пляж… на них был автомобиль. Большой черный «Ровер» – Алена смогла прочесть название. Уж не это ли фото заставило Врубеля поспешить? А почему? Уж не тот ли самый автомобиль изображен на нем?.. Не тот ли самый, который два вечера подряд пиратствовал на окраине парка Пушкина?
Получается, что Ушастый, он же Дальтон, он же Врубель, он же, предположительно, Иван с улицы Донецкой, является соучастником нападения и на Алену, и на Ольгу Васнецову. Получается, что Аленин текст он передал каким-то трем своим друзьям – да уж не тем ли, которые были запечатлены с ним рядом на исчезнувших фотографиях, – эх, ну почему Алена не обратила на них совершенно никакого внимания?! – и они разыграли фрагмент ее романа, как пьесу. Возможно, они просто не знали, что делать и как говорить при таком нападении. Получается, что Алена написала для них сценарий, сделавшись при этом… соучастницей нападения на саму себя?!
Н-да, вот так поворот сюжета…
Кстати, почему первой жертвой в парке стала именно Алена Дмитриева? Хулиганы решили опробовать рецепт блюда на его создателе? Понравится, мол, или нет автору воплощение его замысла?
Нет, вряд ли. Скорее это одно из тех невероятных совпадений, на которые так щедра жизнь Алены Дмитриевой. Она просто попалась под руку. Хулиганы еще позавчера готовили нападение именно на Ольгу Васнецову. Они знали, во сколько та обычно возвращается от больной матери, и просто перепутали Алену с ней.
Чего они хотели от Ольги? Возможно, Муравьев прав, и это первым приходит в голову – это была месть или угроза ее мужу. Прицепили на свой автомобиль этот нелепый номер и решили, что всех сбили с толку. Да и вообще, конечно, не предполагали, что его кто-то разглядит. Они ведь не знали, что Алена и тот парень, свидетель, «ботаник», как называл его Муравьев, этот номер разглядели. А также они не предполагали, что Алена начнет дело копать. И если со стороны «ботаника» опасности особой нет: ну, сняли номер – и всех делов, разъезжайте неопознанными, – то со стороны Алены опасность для них может быть посерьезней. Интересно, знают ли они, с кем связались невзначай, кого вздумали использовать к качестве подопытного кролика? Она не Кролик, а Дракон, а подопытный Дракон – это опасная штука…
Впрочем, Врубель-Ушат знал, что она – писательница. Сегодня Алена это подтвердила, оставив свою визитку Алке. На визитке с одной стороны написано ее настоящее имя: Елена Дмитриева-Ярушкина, даны оба телефона, домашний и мобильный, а также адрес электронной почты, а с другой лапидарно и выразительно значится: Алена Дмитриева, писатель…
И все же Врубель решил над ней подшутить. Ну да, он же и представления не имеет, например, о грамоте, врученной Алене МВД за то, что она раскрыла попытку уничтожить картину Васнецова «Ковер-самолет» в местном художественном музее…
Васнецов… И тут Васнецов. Вообще, как-то много художников в этой истории. Васнецов, Врубель, потом тот неизвестный лагерник, обрывки картины которого Алена видела сегодня около мусорного ящика…
И все они такие разные! Светлый, радостный Васнецов – и монохромный Врубель… Монохромный? Откуда это слово взялось? А, ну да, дед рыжих Василия и Натки говорил про монохромного Врубеля.
Ладно, ерунда, это не имеет к делу отношения. А вот о чем стоит подумать: зачем Дальтон, он же Врубель, дал Алене адрес на Донецкой? Наверное, чтобы любопытная писательница туда пришла. И что там ее ждет? Ее убьют? Схватят и посадят связанной невесть куда? Начнут стращать, чтобы она не проболталась о результатах своих поисков, будут требовать, чтобы вообще бросила что-то искать? Но ведь ей ничего не может помешать вот прямо сейчас позвонить, скажем, Муравьеву и позаботиться о страховке…
Ну разумеется, никуда звонить она не будет. Муравьев ее снова на смех поднимет. Нет уж, хватит. Только сама.
Сама-сама, быстро-быстро?.. Но там опасно… Наверное, лучше никуда не идти.
Наверное. Конечно! Да.
Только ведь Алена умрет от любопытства, если не пойдет. А времени, между прочим, уже шесть. Пора!
Из воспоминаний Тони Шаманиной (если бы они были написаны, эти воспоминания…)
Я помню ту ночь…
Мне с вечера не спалось, было очень душно. И все время ужасно хотелось пить. Как будто сердце горело. Я думала, оно от любви горит, а оно, может, от дурных предчувствий… В ту ночь вся жизнь кончилась, но я этого не понимала. Просто не спала, просто мучилась от любви, просто хотела пить. И вечером на кухню за водой бегала, и ночью. А мне идти надо было через спальню родителей, а мама спала очень чутко, и поэтому я наконец взяла с собой воды в кружке. И вот снова проснулась – в полночь… Меня всегда будили часы, которые били за стенкой, у Вахрушиных, вообще не понимаю, как можно было спать в одной комнате с такими часами, а Ленка говорила, что им совершенно ничего спать не мешает, она даже ничего не слышит, дрыхнет без задних ног, а у меня гнилая буржуазная душонка, если я не могу спать в такт звону часов, которые отбивают наше новое, советское время. Помню, я один раз так рассвирепела от этих глупостей, которые вечно изрекала Ленка, что сказала: «Это у тебя гнилая буржуазная душонка, если ты можешь спать в то время, когда часы отбивают наше новое, советское время!» Это была точно такая же чушь, как та, которую беспрестанно несла сама Ленка, но на нее это подействовало. Она стала ко мне поменьше цепляться, а иногда часы даже вообще не били – то ли их забывали завести, то ли Вахрушины просто гирьки отпускали: наверное, часы им и самим тоже иногда мешали.
Ну вот… а в ту ночь часы снова шли. И я, проснувшись и потянувшись к кружке, услышала, как они отбивают полночь.
Я попила и подумала, что я не сплю, как самая настоящая влюбленная. Ну, на самом деле я и была влюблена в артиста театра оперы и балета, тенора Порошина. В него были влюблены все барышни, девушки и дамы города. Ну, и девочки тоже, кроме, разве, самых уж младшеклассниц. Порошин – его звали Игорь Владимирович – жил в гостинице «Москва», рядом с театром драмы. Утром, к одиннадцати часам, он ехал на репетицию. И мы, девчонки, которые его обожали, приходили к десяти и топтались около гостиницы, ждали, когда он появится. Потом, держась на почтительном расстоянии, шли за ним по Свердловке до трамвайной остановки. Порошин на трамвае ездил до театра.