Черная жемчужина

Арсеньева Елена

– Не видел, – кивнула Алена. – Зеленого не видел. Но мог видеть то, что под зеленым цветом скрыто. А многообразной зеленью – окислами, мхом, слизью – были подернуты те самые пласты, которые рубили в шахтах Суорчаго-Бого зэки. Эти работы нужно было проводить с величайшей осторожностью. Отбойные молотки могли невзначай разрушить не только саму раковину, которая обладала уникальными медицинскими свойствами (по слухам, из них, особым образом их обрабатывая, делали знаменитый «порошок молодости», который некоторое время употреблял сам Сталин и его окружение, в частности Берия, чем и объясняется его гиперсексуальность), но и расколоть жемчужину. Внутри раковин тоже все подернулось зеленью, так сказать, мохом поросло, поэтому только со зрением никталопа-дальтоника, который страдал дейтеранопией и зеленого цвета не

видел вообще, можно было обнаружить черную жемчужину среди каких-то там произрастаний и наростов. Эти жемчужины были уникальны, баснословны по красоте и ценности! Правда, время отдает свои сокровища, но время и забирает. Оказавшись в иной атмосфере, жемчуг начинал увядать, ссыхаться, блекнуть. Вместо большинства жемчужин спустя месяц оставались только сухие невзрачные комочки, не имеющие никакой ценности. Когда это было обнаружено, встал вопрос о прекращении работ, о снятии с лагеря статуса особо ценного объекта. Именно тогда Марцев начал сходить с ума. А тут еще выяснилось, что сам уникальный пласт раковин вовсе не бесконечен, как казалось сначала, а очень даже невелик. И работы скоро прекратятся сами собой – просто нечего будет разрабатывать. А Марцев уже привык к своему особому положению. Он ведь напрямую общался с Берией! И когда до него дошел слух, что Шаманин ведет разговоры об истощении пласта, он с особым пристрастием допросил двух его самых близких друзей, его земляков из Горького, правда ли это. Один его не выдал. Другой… сломался на допросе. Тогда Марцев пошел в барак, где в отдельной каморке была устроена мастерская Шаманина (он был обязан, как художник, в свободное время рисовать всевозможные лозунги и плакаты, а заодно – в редчайшие минуты отдыха – писал картину, которую назвал «Искатели жемчуга» и которая изображала мучеников-зэков, рубящих земные пласты и добывающих из них черный жемчуг: себя, Костю Жукова, Илью Вахрушина изобразил, – и выстрелами отогнал его от мольберта. На его глазах искромсал его картину, угрожая, если вмешается, застрелить и его. Шаманин не выдержал, бросился… Марцев убил его выстрелом в голову. Может быть, он перестрелял бы и других, но свалился в жестоком эпилептическом припадке. И тогда Костя, глядя на простреленную голову Шаманина, нарисовал на картине капли красной крови. Ему Вахрушин подсказывал, какую краску брать, Костя ведь и красного не видел…

– А мне отец про это никогда не рассказывал, – с выражением глубокой обиды пробормотала Владлена Ильинична. – Я думаю, откуда там такие красные пятна, как кровь, а он не рассказывал.

– Тем временем прибежали доктор, заместитель начальника лагеря… – продолжала пересказывать Алена то, что узнала от Жукова. – Вскоре выяснилось, что Марцев лишился рассудка. Он был отправлен на Большую землю, как тогда говорили. А лагерь начали расформировывать. Тут началась война, Костя Жуков написал заявление, чтобы его отправили на фронт, и его взяли благодаря уникальности его зрения… Ну, про это мы уже говорили.

– Послушайте, – сказал Вячеслав, повернувшись к Черной Куртке. – А почему бы вам не попытаться поговорить с Константином Макаровичем? Но только по-человечески поговорить, без дешевой уголовщины? Зачем надо устраивать какие-то криминальные романы? На самом деле тут ведь речь не столько о зарубежных дивидендах идет, сколько о том, что будет восстановлена уникальная картина Николая Шаманина. Единственная, оставшаяся в России. И это будет ваша общая собственность – и ваша, и Владлены Ильиничны, и Константина Макаровича. Ваша – по праву наследования. Их – потому что именно они сохранили фрагменты картины. Если на эту ситуацию именно так посмотреть? Здесь ничто никого не унижает. Здесь соблюдаются интересы всех, а главное – интересы картины!

– Ну в общем-то, – растерянно пробормотала Алка, – в этом что-то есть. Правда же, Костя?

Черная Куртка пожал плечами:

– Может быть. Надо подумать.

– Так, – деловито сказал Дальтон, – это по сколько же процентов выходит каждому?

«333 целых и 3, уходящее в бесконечность», – вспомнила Алена и усмехнулась.

– Мальчишка! – прошипела Владлена Ильинична. – Рано ты начал прибыли считать. Только через мой труп, понятно? Это уже было. Мирка, брат мой, пытался вернуть все это. Уже не Тоньке – Тоньки тогда в живых уже не было, а вам, – она кивком указала на молодых людей. – Он в Горьком-то при отце и не жил. Все по свету скитался, потому что стыдился его. Потом наездился, вернулся. Как только узнал, что фрагменты шаманинской картины у меня, так и загорелся – мол, отдать последний долг, восстановить справедливость, тогда нас простят за преступление отца… ну, все такое. Я сказала, что фрагменты уйдут в семью Тоньки только через мой труп и никак иначе. Мы очень крупно поговорили тогда, многое я Мирке сказала, все, что думала и о нем, и о нашем отце, и о Шаманине. Вообще высказала все, о чем молчала больше чем семьдесят лет! Вот после этого разговора он и отдал богу душу. Слаб оказался – от родной сестры такое слышать. А что? – огляделась она угрюмо. – Я же не знала, что у него было такое дохлое сердце…

– Что ж вы такое ему высказали? – спросила Алена, которую вдруг пробрал озноб.

Вячеслав подошел к ней и взял за руку.

– Спокойно, – сказал он тихо. – Ты вся дрожишь.

Черная Куртка смотрел то на них – изумленно, то на Владлену Ильиничну, и взгляд его становился в эти мгновения по-детски испуганным.

– Что вы ему сказали?

Старуха поднялась, опираясь на палку, и всем вдруг показалось, что она стала еще толще и еще безобразней, пока сидела.

Высокомерно, холодно оглядела всех – цвета ее глаз невозможно было разглядеть, так глубоко они утонули в морщинах, но взгляд жег, как ацетилен.

– А то и сказала, – с вызовом проговорила она. – То и сказала, что нельзя стыдиться отца. Нельзя его презирать за то, чего он не сделал!

– Как не сделал? – чуть ли не испуганно спросил Черная Куртка.

– Да так. Хотел, но… Тоже слабак был.

– А кто же написал донос?! – Голоса Черной Куртки, Дальтона, Алки, Вячеслава прозвучали почти хором. Только Алена молчала.

Промолчала и старуха. Только оглядела всех свысока – и двинулась к двери, громко стуча палкой и шурша своим черным плащом.

– Ох, господи, – пробормотал Вячеслав, когда она вышла. – Не проветрить ли?

Алена пошла в спальню – к балкону. Потом приоткрыла створки окон в кабинете и на кухне.

«Надо будет пол вымыть потом, когда они уйдут», – подумала она с тоской. Да, грустно было, ну просто невыносимо.

– Н-да, – угрюмо проговорил Черная Куртка. – Ладно, мы уходим. Вячеслав Петрович, мы вас отвезем в гостиницу и оплатим все, конечно…

– Не трудитесь, – махнул рукой Вячеслав, – я приехал сюда по своим делам и за свой счет. В гостинцу я сейчас тоже не поеду, я же говорил, что у меня свои планы на этот вечер.

– Бог ты мой, – вдруг сказал Черная Куртка. – Танго, Вячеслав… ну и ну.

– Да вот, – кивнула Алена. – Ладно, господа, счастливого пути.

– Не обижайтесь, – неловко сказал Черная Куртка. – Как-то глупо все получилось.

Внезапно заиграла музыка. Это была ария Надира в исполнении Собинова – «Искатели жемчуга». Алена ее обожала:

О ночь мечты волшебной,Восторги без конца,О где же ты, мечта,Где ты, греза,И счастье?..

«Откуда такое чудо?» – изумилась Алена, но тут Черная Куртка выхватил из кармана телефон:

– Да, пап. Да нет, все в порядке, мы тут просто… к знакомым зашли. Да, Ванька с Алкой тоже со мной. Все о’кей, мы уже возвращаемся.

Он убрал телефон, пошел к двери. Дальтон и Алка потянулись за ним, отводя глаза и издавая какие-то звуки, которые при известном напряжении фантазии можно было счесть словами прощания.

– Странная у вас мелодия в телефоне, – сказала Алена, когда Черная Куртка проходил мимо.

– А, ну да, – он усмехнулся. – Это у нас для членов семьи. Бабушка эту арию очень любила. То есть… она ее любила в юности. Потом разлюбила, даже возненавидела, сразу выключала, как только слышала. А потом, когда уже совсем, ну совсем старенькая была… услышала, как папа ее тайком слушает. А папа ее просто обожает. Бабушка услышала – ну и простила эту арию.

– Простила? Арию?

У Алены вдруг стиснуло горло.

– Ну, не знаю, что она там простила, – угрюмо сказал Черная Куртка, – что или кого, но с тех пор у нас снова эти «Искатели жемчуга» звучали дома. Наша как бы семейная любовь, понимаете?