Чернее черного

Мантел Хилари

— Не шути со мной, парень, — сказала она голосом Айткенсайда.

Мужчина отложил трубку.

Она ждала. В ухе трещали помехи. Через минуту раздался голос матери:

— Кто это?

— Это я. Элисон. — И добавила ни с того ни с сего: — Я, твоя дочурка.

— Чего тебе надо? — спросила мать. — Чего ты меня достаешь, столько времени уже прошло.

— Кого это ты привела к себе домой?

— Никого, — ответила мать.

— Кажется, я узнала его голос. Это Кит Кэпстик? Или Боб Фокс?

— Не понимаю, о чем ты? Понятия не имею, что тебе напели. У людей язык что помело,

ты это лучше меня знаешь. За собой бы лучше последили.

— Я только хочу узнать, кто снял трубку.

— Я сняла. О господи, Элисон, у тебя всегда были проблемы с головой.

— Трубку снял мужчина.

— Какой мужчина?

— Ма, не поощряй их. Если они заявятся, не пускай их в дом.

— Кого?

— Макартура. Айткенсайда. Ту старую банду.

— Да они все умерли, по-моему, — возразила ее мать. — Я сто лет о них не слыхала. Чертов Билл Древкокач, разве он не был их другом? Морриса и всех остальных. И еще тот цыган, который с лошадьми возился, как же его звали? Да, думаю, все они уже умерли. А было б здорово, если бы они заглянули. Веселые парни.

— Ма, не пускай их в дом. Если они будут стучать, не отвечай.

— Айткенсайд был больнодуйщиком.

— Дальнобойщиком.

— Одно и то же. У него всегда водились деньжата. Вечно всем делал одолжения. Подбрасывал кого надо, куда попросят, мол, одним трупаком больше, одним меньше, машина сдюжит. Тот цыган, Пит его звали, теперь у него есть дом на колесах.

— Ма, если они появятся, хоть кто-то из них, скажи мне. У тебя есть мой номер.

— Наверное, записала где-нибудь.

— Запиши еще раз.

Эмми подождала, пока она продиктует номер, и сказала:

— У меня нет карандаша.

Эл вздохнула.

— Ну так пойди и возьми.

Она услышала стук трубки, брошенной на стол. Жужжание, словно мухи кружат над мусорным ведром. Эмми вернулась и сообщила:

— Взяла карандаш для бровей. Правда, здорово придумала?

Она повторила номер.

— У Древкокача всегда была ручка, — сказала Эмми. — В этом на него можно было положиться.

— Ну что, теперь записала?

— Нет.

— Почему нет, ма?

— У меня нет листочка.

— Тебе что, не на чем писать? Ну блокнот-то у тебя должен быть.

— Пффф.

— Пойди и оторви кусок туалетной бумаги.

— Ладно. Только не злись.

Она слышала, как Эмми уходит, напевая: «Хотел бы я быть в Дикси, ура, ура…» Потом снова сплошное жужжание. Она подумала, мужчины пришли в спальню и уставились на меня, лежащую в кроватке. Ночью они забрали меня в густые заросли берез и сухого папоротника, что за полем, где паслись пони. Там, на земле, они произвели операцию, вырезав мою волю и вложив на ее место свою.

— Алло? — вклинилась Эмми. — Ты там, Эл? Я взяла в туалете бумагу, можешь повторить. Ой, погоди, карандаш укатился. — Пыхтя, Эмми наклонилась за карандашом.

Элисон почти не сомневалась, что слышит, как на заднем плане жалуется мужчина.

— Ну все, взяла. Давай.

Эл снова продиктовала свой телефон. Она чувствовала себя выжатой как лимон.

— А теперь объясни еще раз, — сказала мать. — Зачем я должна позвонить тебе, когда и если что?

— Если кто-то из них заглянет. Кто-то

из старой шайки.

— Ах да. Айткенсайд. Что ж, думаю, я услышала бы его грузовик.

— Верно. Но что, если он больше не водит грузовик?

— А что с ним случилось?

— Не знаю. Я просто предположила, может, и водит. Он может просто так прийти. Если кто-то начнет стучать тебе в окна…

— Боб Фокс, тот всегда стучал в окна. Зайдет со двора да как стукнет в окно — я аж подпрыгивала. — Эмми засмеялась. — «Я тебя подловил», — говорил он.

— Да, в общем… звони мне.

— Кит Кэпстик, — не унималась мать. — Он был другим. Киф, так ты называла его, потому что не выговаривала «т», маленькая тупица. Киф Кэтсик. Конечно, ты не специально. Но его все равно бесило. Киф Кэтсик. Он тебя не раз шлепал.

— Правда?

— Он говорил, я с нее шкуру спущу, я ей покажу, где раки зимуют. Конечно, если б не Кит, тот пес перегрыз бы тебе горло. Зачем ты вообще пустила его в дом?

— Не знаю. Уже не помню. Наверное, хотела завести зверушку.

— Зверушку? Это были не зверушки. Это были бойцовые псы. О чем тебя предупреждали. О чем тебя сто раз предупреждали и что Кит пытался тумаками вколотить в твою тупую башку. Но у него ни черта не вышло, так? На кой ты открыла заднюю дверь? После этого ты таскалась за Китом как привязанная, после того как он оттащил от тебя пса. Наглядеться на него не могла. Называла его папочкой.

— Да, я помню.

— Он сказал, еще хуже, чем Кэтсик, то, что она зовет меня папочкой, я не хочу быть ее папочкой, я придушу мелкую кретинку, если она не отвалит. — Эмми хихикнула. — И придушил бы. Он, Кит, в свое время придушил кое-кого.

Пауза.

Эл прижала руку к горлу.

— Понятно. И ты бы хотела снова встретиться с Китом, так? С ним было весело, да? И всегда деньжата водились?

— Не у него, а у Айткенсайда, — уточнила мать. — Боже правый, девочка, у тебя вечно в голове все путается. Не знаю, узнала бы я Кита или нет, если б он заглянул сегодня. Вряд ли, после той драки-то, его так покалечили, что не знаю, признана ли бы я его. Я помню ту драку, как сейчас вижу — у старого Мака повязка на глазу, а я совершенно сбита с толку и не знаю, на кого смотреть. Мы не знали, за кого болеть, понимаешь? Понятия не имели. Моррис сказал, что ставит пятерку на Кита, он сказал, я лучше поставлю на кастрата, чем на одноглазого. Он поставил пятерку на Кита, ох, он не на шутку разозлился, когда тот проиграл. Я помню, как потом они говорили, что у Макартура, наверное, было лезвие в кулаке. Однако ты бы знала, гак? Ты все знала о лезвиях, маленькая сучка. Иисусе, как же я выпорола тебя, когда нашла те штуки у тебя в кармане.

— Нажми на стоп, ма.

— Что?

— Нажми на стоп и перемотай назад.

Она подумала, они вынули мою волю и заплатили матери за разрешение. Она взяла деньги и положила в ту старую треснутую вазу, которая стояла на верхней полке буфета, слева от печки.

— Эл, ты еще здесь? — спросила ма. — Я тут думаю, откуда нам знать, может, Киту подлатали лицо. В наши дни чудеса творят, верно? Он мог изменить внешность. Было бы забавно. Может, он живет за углом. А мы никогда и не узнаем.