Черневог
Шрифт:
А тот сказал, сквозь прерывистое дыханье:
— Я же говорил тебе, я говорил тебе, а ты не хотел слушать…
Петр тряхнул его.
— Говорил нам, чертовски верно говорил нам: одну ложь за другой! Крепко спишь? Невинный, как утренний снег?
— Я не лгу! — воскликнул Черневог, и в его голосе прозвучало и отчаяние и полная искренность.
Но это не имело большого значения, когда дело касалось колдунов. Петр тряхнул его еще раз, приговаривая:
— Банник, черт возьми! Верни его назад!
— Я не могу! — просто сказал Черневог.
— Он не может, черт! Но ведь он
— Это всего лишь тень, — слабым голосом произнес Черневог. — Обрывок, часть, фрагмент… — Черневог вздрогнул, положил ладонь на его руку и не сводил с него глаз. В глубоких сумерках казалось, что его глаза не имели зрачков, а являли собой бесконечную бездну, где не было ничего, кроме тьмы. — У мертвых остаются лишь обрывки воспоминаний… Ведь любой призрак — это всего лишь часть, обрывок, фрагмент целого, что когда-то составляло жизнь… иногда это могут быть отдельные сюжеты…
— Но ты-то еще не умер!
— Я не знаю, кем или чем было вызвано это виденье, я не знаю, почему это случилось, я не знал, что это могло случиться, и я не знаю, откуда я мог вызвать все это…
— Чертовски беззаботно с твоей стороны!
— Но это правда, Петр Ильич!
Петр всякий раз беспокоился о том, что мог поверить Черневогу. Он знал достаточно, чтобы напоминать себе о том, кто такой был Черневог, что он сделал и еще может сделать. И, разумеется, что у него было много причин, по которым он хотел убить его, но в то же самое время он испытывал трудность: он не видел перед собой человека, которого так хотел убить, потому что тот, что сейчас был перед ним, цеплялся за него, постукивал зубами и говорил что-то вроде того:
— Ради Бога, не следует продолжать ничего подобного сегодняшней ночью. Не нужно вызывать эти проклятые виденья, которых могут здесь обнаружить те, кто преследует нас. Разведем огонь и остановимся на этом. Вы имеете дело не с обычным естественным миром: установите границы, чтобы ничего не пустить сюда.
На что Саша сказал:
— Он прав.
— Разводите огонь, — настаивал Черневог. Они стояли среди выращенных лешими молодых саженцев, которые доходили им едва до колена.
— Я не думаю, что мы должны портить эти деревца, особенно при наших обстоятельствах.
— Здесь была баня, — сказал Саша, — а в ней сложенная из камня топка. Кое-какое дерево здесь еще осталось, по крайней мере от стен.
— Одни рассыпавшиеся угли и зола, — пробормотал Петр, но уже и без того был рад услышать слова про огонь и привал. Лошади разбрелись под шум этих споров и пощипывали листья с саженцев. Они тут же подняли головы, когда Саша окликнул их.
В эту ночь, в этом месте ни у кого не было иного выбора.
Колдовство помогло отыскать отсыревшее дерево, а топка в основном оказалась почти неповрежденной. Однако, насколько мог видеть Петр, колдовство почти не помогало против дыма, зато граница в виде круга, проходившая вдоль старых стен, и вдоль которой была рассыпана соль и сера, должна была бы остановить любой поднятый колдовскими силами ветер, а сами стены, все еще прочно стоявшие, должны были спасать их от холода и дождя.
Петр разводил огонь и приглядывал
Черневог же сидел в противоположной от Петра стороне, против стены, на которую падало тепло от горящей топки, подвернув под себя ноги. И хотя его глаза были открыты, он так ни разу и не пошевелился с тех пор, как сел.
— Там есть парусина, — сказал Петр. — Ты можешь завернуться в нее, понял.
Черневог никак не показал, что слышал его слова. Его тонкая рубашка казалась явно недостаточной защитой против холода и тумана.
Петр швырнул в его сторону ветку. Если Черневог раздумывал об очередной проделке, то Петр не испытывал никакой склонности к тому, чтобы позволить ему спокойно продолжать свое занятие.
— Парусина, — повторил он, — вон там, рядом с тобой. Или мерзни, меня это не волнует.
Он подумал про банника, или вернее про странное виденье, кем бы оно ни было, продолжая удивляться Ивешке и всему тому, что он еще показал им. Он прислушался к сашиным шагам в темноте, за стенами бани, и подумал, что пора бы малому вернуться сюда, потому что его не оставляли дурные предчувствия.
Неожиданно до него донесся голос Черневога:
— Я действительно любил Сову.
Это прозвучало как обвинение. Это было похоже скорее на жалобу, и поэтому было еще хуже. Но Петр не хотел спорить об этом именно здесь и сейчас, когда все еще было так живо в памяти, и держал рот на замке.
А Черневог продолжал:
— Я хотел получить Ивешку. Я дал бы ей все, о чем бы она ни попросила.
— Замолчи, Змей. Ты выведешь меня из равновесия, если будешь продолжать.
— А она хотела тебя. Я никак не мог понять этого.
— Зато я могу. Прекрати, ты на самом деле можешь разозлить меня. И ты продолжаешь делать это.
— Но ведь тебе нужно так немного.
— Саша! — закричал Петр.
Некоторое время он не мог справиться дыханьем, затем оно наладилось, и в этот момент Саша вбежал в баню.
— Петр?
— Змей… Он пытался что-то сделать. — Петр все еще с трудом переводил дыханье, оно было коротким и прерывистым. — Но я не знаю, что именно.
— Я очень сожалею, — сказал Черневог. — Ты просто напугал меня.
— Я мог напугать тебя, подумать только! — Петр подбросил еще дерева в топку, надеясь, что ничего не произошло и ничего волшебного само по себе не проникло в него помимо сашиного внимания. — Прекрати испытывать на мне свои желанья… Саша, я не знаю, что именно он подстроил, но что-то он сделал.
Саша присел на корточки и положил руку ему на плечо, но тошнота, разлившаяся по желудку, не проходила. И Петр подумал, что желания совсем необязательно должны все время находиться внутри кого-то, их нельзя обнаружить, как например занозу или синяк. Они всего-навсего лишь поджидают тебя где-то на дороге, а потом тут же набрасываются, как только приходит время.