Черневог
Шрифт:
— Все хорошо, — сказал Саша.
— Я чертовски надеюсь, что это так. — Он движением плеча освободился от сашиной руки, как бы желая забыть недавнее беспокойство — Ты уже закончил там?
— Почти… Но я не почувствовал, что он сделал хоть что-то, Петр.
Итак, он проявил себя как дурак, если только Саша действительно знал все о происходящем. Петр надеялся на это, но все-таки не был полностью уверен: ни в чем нельзя быть уверенным, когда имеешь дело с Кави Черневогом.
— Сейчас со мной все хорошо, — сказал Петр. — Иди, продолжай свою
Саша чуть сжал его плечо, поднялся и сделал что-то, чего Петр даже не успел понять: Черневог выбросил вверх руку, будто защищаясь от удара, и сказал:
— Я не трогал его.
— Скорее всего, он ничего не делал, — с кажущейся неохотой произнес Петр.
На какое-то время Саша остановился, а Черневог пристально смотрел на него с мрачным, вызывающим выражением.
Это было продолжение войны, решил Петр. Он встал, с мечом в руках, и сказал:
— Змей, веди себя как мы договорились, или я снесу тебе голову. Слышишь?
Черневог даже не взглянул на него в этот момент. Затем его глаза медленно двинулись, пока не остановились на нем. И тут же Петр почувствовал неожиданное головокружение и холодок возле сердца. Каменный пол под ним начал подниматься, меч со звоном ударился о камни, и он увидел что Черневог встал, а Саша повернулся к нему.
— Черневог! — пронзительно закричал он.
— Не пытайся сразиться со мной, — сказал Черневог, но даже сама мысль об этом была никак не легче, чем само сражение.
— Будь ты проклят, — выкрикнул Петр и попытался продолжить начатое: он ухватился за меч и поднял его вверх, но было трудно предположить, что Черневог собирался причинить какой-то вред им обоим: Черневог очень нуждался в них, а все, что интересовало его, находилось в сохранности.
— Я думаю, что у нас вполне достаточная защита, этот твой соляной круг, — только и сказал колдун. — Спасибо.
Папа не воспитал бы такую дурочку, которая могла бы подойти к любой незнакомой двери и постучать. Ивешка присела на опушке и прислушалась к тишине. То ли Гвиур уполз куда-то, то ли затаился где-то и лежал там тихо, как только мог. Не было и никаких признаков оборотней: их отсутствие теперь означало, что они были не к добру. И если только водяной сказал ей правду о том, что Петр и Саша находились в компании с Черневогом, она не сомневалась, откуда исходила опасность.
Она бы пожелала что-то против этого, если бы… если бы это место подходило для таких опрометчивых поступков. Посылать желания в таком месте было столь же безрассудно, как и говорить вслух.
Черт возьми, ей действительно не нравился этот странный дом у подножья холма, как не нравилось и то, что Гвиур исчез, как не нравилось и не покидавшее ее ощущение, что кто бы ни жил в этом доме, он был осведомлен о ее присутствии здесь.
А почему нет? Ведь Гвиур наверняка наблюдал за всем этим.
Она сцепила руки и прижала их к губам: сейчас ей очень хотелось узнать, как можно осторожней, что было
«Ах», — услышала она внутри себя чей-то голос, — «вот ты где».
Она отшатнулась назад, тут же почувствовав волшебство, еще более сильное, чем то, которое некогда использовал Кави.
Все тот же голос продолжал: «О, не будь дурочкой. Ведь нет никакой пользы в том, чтобы сидеть там в темноте. Войди в дом. Я не кусаюсь».
И тогда она спросила, так же пользуясь внутренним голосом: «Кто ты?"
Но это была ошибка. Любопытство мгновенно открывало путь волшебству. Голос, на этот раз более мягкий, произнес: «Твоя мать, дорогая. Разумеется, твоя мать».
20
— Саша? — окликнул его Петр. — Саша? — Он хлопал его по лицу, приговаривая: — Будь ты проклят! Отпусти его… — Он явно обращался к кому-то еще, как решил сам Саша сквозь обволакивающий его туман. Наконец он сообразил, что Петр поддерживает его голову над полом, а человек, к которому при этом обращался Петр, был Черневог, который удобно устроился около их очага.
Опустив руку на сашино плечо, Петр продолжал, чуть понизив голос:
— Я не знаю, что именно он замышляет. Он взял свою книгу, твою и книгу Ууламетса, а я не смог его остановить, прости меня. — Его голос напоминал голос человека, обезумевшего от страха, словно он один был виноват во всем случившемся, и никак иначе.
— С тобой-то все хорошо? — спросил его Саша.
— Пока да.
Саша попытался присесть и вздрогнул от резкой боли в голове. Он почувствовал, что опирается на руку Петра, не в силах преодолеть головокружение.
— Ты слишком сильно ударился, когда падал, — сказал Петр, продолжая поддерживать его. Он делал это не только из дружеского расположения, но главным образом потому, что не поддерживать Сашу, у которого в глазах все кружилось, было просто нельзя. Но боль все же стихла, как только он смог послать отчетливое желание: не может быть, чтобы Черневог уже освободился… чтобы он освободился именно от того, что так мешало ему… Это первое, что мгновенно пронеслось в его еще не окрепшей голове. Он взглянул на беспокойное лицо Петра и увидел проступавшее выражение боли, так несвойственное ему.
Господи, нет! — подумал он и тут же пожелал, чтобы сердце Черневога вернулось назад, где ему и положено быть.
Но он не почувствовал вообще никаких перемен. А Черневог лишь отпарировал его выпад с едким упреком: «Я не причиню ему вреда, я не буду даже желать этого, пока не заберу назад то, о чем не хочу сейчас заботиться сам. Ты же не сможешь причинить моему сердцу никакого вреда, по крайней мере там, где оно находится теперь. Поэтому делай только то, что я прикажу тебе. Какая разница по сравнению с тем, когда ты подчинялся приказаниям Ууламетса?"