Черничная ведьма, или Все о десертах и любви
Шрифт:
— Ряд ученых считает, что магия это и есть безумие, — ответил Саброра. Сейчас, в сумерках, с коробкой с тортом в руке, он выглядел не инквизитором, а обычным курортником, который весь год откладывал деньги, чтобы отдохнуть у теплого моря. — А психиатры по всему миру замечали, что их пациенты, которые не были ни ведьмами, ни инквизиторами, способны на некое искажение мира. Знаешь, как говорят: если работаешь с безумцами, то невольно нахватаешься их безумия.
— Никогда не встречалась с психиатрами, — призналась я. Саброра устало усмехнулся краем рта.
— Мой отец был уважаемым психиатром.
Чувство, которое шевельнулось у меня в груди, было похоже на дальний отблеск понимания. Мне казалось, что я стою, протянув руку, и истина приплясывает над моей ладонью, словно золотая рыбка. Вспомнился портрет, повернутый лицом к стене, и я спросила:
— Он не пытался лечить вас перед тем, как проклял?
Саброра остановился, и я прикусила язык, вспомнив, как он приказывал не задавать лишних вопросов. Сейчас он смотрел так, словно собирался надавать пощечин или надеть коробку с тортом мне на голову. В его глазах дымилась такая ярость, что я невольно сделала шаг назад. А за яростью плыла боль — настолько сильная, что мой страх сменился жалостью.
Мы снова пошли по улице. Саброра молчал, сжимая и разжимая в кулак правую руку — нет, я не хотела думать о том, что он собирался меня ударить.
— Мы, кажется, договорились, что одна несносная ведьма не станет задавать лишних вопросов, — процедил Саброра.
— Так он лечил вас? — не сдавалась я, наплевав на чувство самосохранения, которое орало во весь голос, приказывая мне заткнуться. — Когда вы обнаружили в себе свои способности?
Саброра не ответил, но я давно поняла, что отсутствие ответа это тоже ответ. Значит, отец лечил его. Пробовал изгнать из сына то, что делало его инквизитором — и, видно, допробовался до чего-то очень плохого. Мы вошли в ворота, прошли через сад, и Саброра устало опустился на скамейку. Постояв рядом, я тоже села — тогда он произнес:
— Ты читала что-нибудь о клиниках для душевнобольных?
Конечно, я читала. Иногда о них писали в газетах, как правило, с бравурными восклицаниями и восторженными рассказами о том, как обливание ледяной водой улучшает состояние пациентов.
— Читала, — ответила я и призналась: — Мне кажется, это жуткое место.
— Верно. Мой отец держал меня в своей клинике полгода.
Я ахнула. Зажала рот ладонью. У меня в голове не укладывалось: как отец мог запереть своего ребенка в таком месте? За что? Просто за то, что он родился тем, кем родился?
«А за что тебя преследовали и хотели отдать на корм свиньям? За что Луке жгли руку на медленном огне? — ожил внутренний голос. — Не за ваши дела. За вашу суть. Ты прекрасно это знаешь».
— Мне очень жаль, Энцо, — с искренней горечью прошептала я. Погладила Саброру по плечу — и он не отстранился, не оттолкнул меня. Кажется, сейчас ему хотелось говорить о том, что жило во тьме его прошлого — и я предложила: — Расскажите мне все. Вам будет легче, вот увидите.
Саброра устало усмехнулся.
— Мне уже никогда не будет легче, Эрна. Потому что есть слишком тяжелые увечья, которые никогда не залечиваются до конца, — он провел ладонями по лицу и вздохнул: —
Я слушала его, не дыша. Боялась спугнуть эту странную исповедь — а это была именно исповедь, и мне хотелось надеяться, что потом Саброре станет хоть чуточку легче. Мне было жаль его — бесконечно жаль.
— Конечно, пришла полиция и инквизиция, меня все хвалили, и я был счастлив. Почему бы и не быть счастливым? Сделал важное дело, остановил преступницу. Вот только отец моей радости не разделил. Я помню его лицо — оно смялось, словно пластилиновое. Это был не гнев, не злость, это было что-то намного сильнее, — Саброра пощелкал пальцами, подбирая нужное слово. — Это было как разочарование. Я всегда был его радостью и гордостью, а оказался инквизитором.
Но он решил, что все еще можно исправить. Тогда психиатрия сделала огромный шаг вперед. Появились новые научные труды, были созданы новые лекарства, и отец решил, что сможет справиться. В тот год как раз вышла диссертация доктора Кассия Штрубе о том, что состояние ведьмы и инквизитора обусловливает патологическое изменение гипофиза, опухоль, которая появляется в мозгу — значит, если ее устранить, то ведьма уже не будет ведьмой, а инквизитор — инквизитором.
Меня привезли в клинику, и отец начал лечение. Сначала это было электричество, потом новейшие препараты… сейчас я понимаю, что он боялся. Он хотел меня исправить и боялся погубить. Не потому, что я был его сыном — потому что никто не дал бы ему другой объект для исследования. Один из его коллег, замечательный хирург, предложил операцию: удалить эту опухоль через нос.
— И что же ваш отец? — спросила я, уже зная, каким будет ответ. — Он согласился?
Саброра грустно рассмеялся.
— Конечно! Тогда он окончательно исправил бы меня. Отец перевез меня в другую клинику, и я смог оттуда сбежать в ночь перед операцией. Не хотелось, знаешь ли, сделаться идиотом и ходить под себя, тот хирург был отличным врачом, но я ему не верил, — Саброра сделал паузу и добавил: — Как я вообще мог кому-то верить, если мой отец бил меня током?
— Кто-нибудь мог за тебя заступиться? — спросила я, запоздало заметив, что перешла на «ты». Впрочем, какое уж тут может быть «вы», если человек доверяет мне настолько, что рассказывает настолько глубокие и личные вещи. — Мама, другие родственники? Друзья семьи?
— Мать умерла, рожая моего младшего брата… умерла вместе с ним. Особенных друзей у нас не было, да и то сказать — это были друзья моего отца, а не мои. Гвидо, конечно, горевал и переживал за меня, но отец просто рассыпал бы его, если бы он осмелился вмешаться.
Мне представился маленький мальчик, который в одиночестве бродил по комнатам и коридорам угрюмого старого дома — мальчик, которому не с кем было поговорить, которого некому было защитить. Сердце сжалось от сочувствия и тоски.