Черника
Шрифт:
Ева, будто заговоренная, не давала шансов. Настроившись побить скоростной рекорд собаки Усейна Болта, она на одних инстинктах неслась сквозь дымку, словно насмехаясь над преследователем.
Пара заветных рывков до цели. Эта самая цель стоила того, чтобы вот так бездарно пустить псу под хвост все надежды на бегство. Зачем? Зачем Василиса все еще бежит? Ну не дурочка ли? Черт с ней, с тетрадкой. Села бы в автобус – и все. Пара шагов отделяла девушку от избавления. Избавление от страха, висевшим тяжкой гирей на шее, избавление от многодневных мучений, запахов, человеческих слез, смертной тоски
Для Черники перспектива броситься наутек от невзгод меркла перед весомым аргументом. Сама мысль о гибели ее тетради внушала ей непомерный ужас. Она никогда не пыталась объяснить окружающим значение этой вещи. Действительно, в какой-то степени, Василису сейчас могла понять только Василиса. Кто-то скажет: «Ну и дура», кто-то спишет это на женскую сентиментальность, омирщение и фетишизм. Девушке всегда было на это плевать. Для нее никогда не существовало ни мужского, ни женского. Тогда в чем же дело?
В силу психологии и миросозерцания, все когда-нибудь любили сжигать часы в своих фантазиях, особенно в детстве. Все мечтали. Любили спасать планету от монстров, представлять себя всесильным и властным. Черникова не была исключением. Как и все дети, она рисовала в голове вымышленные эпизоды, центральным героем которых была маленькая девочка с веснушками на лице. Одиноко усевшись в кинозале, она смотрела фильмы про саму себя.
И в детском саду, и в школе она не прекращала просто мечтать. Ей не казалось это странным, несмотря на то, что погружения в сознание становились все более продолжительными. Василиса росла, мысли становились тяжелее. Её мирок рос вместе с ней в геометрической прогрессии. Кино в голове усложнялось: локации прорабатывались, повествование теряло линейность, обрастая все новыми и новыми персонажами со своими характерами, хронометраж ленты растягивался.
Со временем это вошло в привычку, стало рутинным делом, голова превратилась в подпольную лабораторию.
Маленький сгусток идеи, как цветок, раскрывался, выбрасывал семена и на глазах выжженная земля превращалась в огромную цветущую живую поляну.
Василиса отлично запомнила, как однажды для нее остановилась Земля, и все из-за таких родных и неотъемлемых замыслов. Очередной эпизод её многосерийного фильма принялся буквально терроризировать девичью голову, не давать покоя, навязчиво напоминать о себе, затягивать, банально мешать жить.
Дабы окончательно не потерять связь с реальностью, Василиса завела тетрадь, чтобы облегчить голову, выплеснуть все на бумагу. В тот день русалка наконец нашла свой берег, а тетрадка в будущем приросла к девушке монолитом.
С тех самых пор Черникова старается почаще погружаться в выдуманные миры, в которых ей было комфортно, где действуют ее законы, где жизнь персонажей зависит от черноволосой девушки с бледной кожей, где она могла быть Богом. Поэтому на вопрос: «Трудно ли им быть?», девушка с присущей ей легкостью отвечала: «Нет».
Сейчас Черникова бежала за Евой, забыв про тяжесть бесцельного блуждания по свету. Она переживет потерю дома, пожар, необдуманные поступки, но не переживет, если потеряет себя, заключенную на тетрадных листах в клеточку.
Как это часто бывает в пределах Российской Федерации – трагическое сплетается со смешным в единое целое. Василиса преодолевала этот изнуряющий забег отнюдь не в одиночестве. За ней по пятам неслось какое-то зеленоватое пятно, издали напоминающее бездомного, который пытался успеть под стать к открытию пивной ранним воскресным утром, только чтобы утолить похмелье.
Этот невесть откуда взявшийся мужчина и был тем самым нерадивым хозяином собаки, чей питомец бесцеремонно и нагло обвалил спокойствие Василисы, вернее, его осколки, учитывая обстановку.
Незнакомец пуще девушки желал остановить обезумевшую собаку – свою собаку – оно и понятно. Еще на площади, в гуще переполоха, ему не хватило каких-то сантиметров, чтобы поставить точку в этой истории, но судьба распорядилась иначе.
Будучи с ног до головы обвешенным погремушками – походный рюкзак, пояс с патронами, карабин Симонова с довольно дерьмовой оптикой – несчастный прикладывал в разы больше усилий нежели Черника, но все, чем ему оставалось довольствоваться – это плестись в хвосте, неловко перебирать ногами, гремя амуницией, и пытаться безответно докричаться до Евы.
Мужчина, хотя, скорее парень, величался Денисом Архиповым. Олицетворял собой классического героя литературных подворотен. Этакий «лишний человек», не герой своего времени, конечно, но все же. Человек, не нашедший себе применения в жизни, несмотря на, как считал последний, великий талант и просветительские способности.
Одно дело – на безрыбье одиозным волшебником колотить мотивирующую околесицу, и совсем другое – столкнуться с проблемой точечно.
Если отстраниться от дурных мыслей, происходящее в Сибирской глуши напоминало детскую сказку. Только эта сказка блещет не моралью, а чередой смелых и отчаянных решений.
Где-то сверху ненавидимое солнце не оставляет попыток пробить дымовую завесу и ясное небо, в котором купаются птичьи стаи. Тонкой невидимой нитью, но они связаны с жителями поселка, бьющегося в агонии – такие же обездоленные, напуганные, опустошенные и настоящие.
Ева, ведомая неограниченным сумасшествием, сворачивает с дороги в зеленое море таежного покрова. Тот маленький островок, не оккупированный оранжевыми языками, танцующими в разнобой, показался ей притягательным.
Василиса, а следом за ней и молодой незнакомый парень ныряют за животным. Спустя десятки, а, может, и сотни часов, припоминая этот мимолетный скачок, их окончательно изведет всего один вопрос: «Что это было – глупость или сознательность?».
В любом случае, это всё – дела будущие, неясные.
«Эффект прожектора»
Лес прекрасен во все времена, но в летнюю пору здесь обосновалась истинная благодать. В зной кожу гладит легкая прохлада, а в холод, вдоволь нагревшиеся стволы деревьев, отдают свое тепло без остатка. Кем бы ты ни был, чары головокружительного зеленого убранства деревьев и стелющейся под ногами травы одурманивают, стоит поймать щекотание ветра на щеке. Сам начинаешь, как и все живое вокруг, выпрямляться, тянуться к солнцу.