Чернильная кровь

Функе Корнелия

Но Элинор не могла примириться с этой мыслью. Охваченная упрямым отчаянием, она поехала назад в деревню Каприкорна и нашла там пустые улицы, сожженные дома и ни одной живой души.

— Знаешь, Элинор, — сказала ей Мегги, когда тетушка вернулась вся в слезах, — я с самого начала боялась, что так будет. Я никогда не могла до конца поверить, что есть слова, воскрешающие мертвых. И потом — признаемся честно — они не годились для этого мира.

— Я тоже для него не гожусь, — только и сказала Элинор.

В следующие недели Мегги, проскальзывая вечером в библиотеку, нередко

слышала всхлипы из комнаты Элинор. С тех пор прошло много месяцев, почти целый год провели они все вместе в просторном доме, и Элинор — так казалось Мегги — рада была, что не живет больше наедине со своими книгами. Она предоставила им лучшие комнаты (для этого коллекции старых учебников и собрания нескольких писателей, которых она разлюбила, пришлось переселиться на чердак). Мегги видела из своего окна покрытые снегом вершины гор, а спальня родителей выходила на озеро, над чьей мерцающей гладью так часто порхали феи.

Никогда еще Мо не уезжал так, как сегодня. Не сказав ни слова на прощание. Не помирившись…

«Надо, наверное, пойти вниз и помочь Дариусу в библиотеке», — подумала Мегги, утирая слезы с лица. Она никогда не плакала, когда спорила с Мо, слезы приходили потом… А он, увидев заплаканные глаза дочери, всякий раз заглядывал в них со страшно виноватым видом.

Конечно, все опять слышали, как они ссорятся. Дариус, наверное, уже поставил на плиту кастрюльку с молоком, а Элинор, как только Мегги появится в дверях кухни, примется ругать Мо и мужчин вообще. Нет уж, лучше она останется у себя.

Ах, Мо! Он вырвал у нее из рук блокнот и унес с собой. Как нарочно, тот самый блокнот, куда она записывала замыслы собственных историй, начала, всегда остававшиеся без продолжения, вступительные слова, зачеркнутые фразы, все свои напрасные попытки… Ну как он мог взять и отобрать у нее блокнот? Ей не хотелось, чтобы Мо заглянул туда и увидел, как беспомощно и неуклюже пытается она выстраивать собственные слова, хотя чужие лились у нее с языка таким стремительным и мощным потоком… Да, Мегги умела записывать то, о чем рассказывала мать, она заполняла несметные страницы повествованиями Резы. Но когда она пыталась сочинить что-нибудь новое, какую-нибудь собственную историю, ей просто ничего не приходило в голову. Слова вдруг пропадали у нее из головы, как снежинки, от которых остается только мокрое пятно на ладони, стоит протянуть за ними руку.

В дверь постучали.

— Да! — буркнула Мегги, роясь по карманам в поисках подаренного Элинор старомодного носового платка. («Это платки моей сестры. Ее имя начиналось на „М“, как у тебя. Видишь, в уголке вышито „М“? Я решила, пусть они лучше будут у тебя, чем их моль съест».)

В дверях показалась ее мать.

Мегги попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло.

— Можно к тебе? — Пальцы Резы чертили слова в воздухе быстрее, чем Дариус шевелил языком и губами.

Мегги кивнула. Она понимала язык знаков, которым пользовалась мать, не хуже, чем буквы алфавита, — лучше, чем Мо и Дариус, и намного лучше, чем Элинор, которая порой, если пальцы Резы говорили слишком быстро, в отчаянии звала на помощь Мегги.

Реза

закрыла за собой дверь и присела к ней на подоконник. Мегги всегда называла мать по имени, может быть, потому, что десять лет у нее не было матери, а может быть, по той же необъяснимой причине, по которой отец всегда был для нее Мо.

Мегги сразу узнала блокнот, который Реза положила ей на колени. Тот самый, который Мо вырвал у нее из рук.

— Он лежал у тебя под дверью, — сказали пальцы матери.

Мегги погладила узорчатую обложку. Значит, Мо принес его обратно. Но почему же он не зашел? Потому что все еще сердился или потому, что ему было стыдно?

— Он хочет, чтобы я отправила эти блокноты на чердак. Хотя бы на время. — Мегги вдруг почувствовала себя такой маленькой. И в то же время такой старой. — «Может, мне превратиться в стеклянного человечка? — сказал он. — Или выкраситься в синий цвет? Раз моей жене и дочери феи и стеклянные человечки, судя по всему, намного нужнее, чем я».

Реза улыбнулась и погладила ее пальцем по носу.

— Да, я понимаю, что он на самом деле так не думает! Но он так сердится каждый раз, как видит меня с этими блокнотами…

Реза посмотрела через открытое окно в сад. Он был такой большой, что не видно было ни начала, ни конца — только высокие деревья и старые кусты рододендрона, окружавшие дом Элинор вечнозеленой стеной. Прямо под окном Мегги тянулся небольшой газон, окаймленный узкой гравиевой дорожкой. На краю его стояла скамейка. Мегги хорошо помнила ту ночь, когда, сидя на ней, смотрела огненное представление Сажерука.

Ворчливый садовник Элинор только что убрал с газона пожухлую листву. Посередине еще виднелось выжженное пятно на том месте, где молодчики Каприкорна сожгли лучшие книги Элинор. Садовник все уговаривал ее посадить там что-нибудь или посеять новый газон, но хозяйка всякий раз только энергично встряхивала головой.

— С каких это пор на могилах разбивают газоны? — сердито ответила она ему недавно и велела к тому же не трогать тысячелистник, пышно разросшийся с того времени по краям выгоревшей земли, словно желая плоскими зонтиками своих цветов увековечить память той ночи, когда погибли в пламени бумажные дети Элинор.

Солнце закатилось за горы, полыхнув такой яркой краснотой, будто и оно хотело напомнить о давнем пожаре, и в окно повеял холодный ветер, от которого Реза вздрогнула.

Мегги закрыла окно. Ветер прибил к стеклу несколько увядших лепестков розы, бледно-желтых, почти прозрачных.

— Я не хочу с ним ссориться, — прошептала она. — Я раньше никогда не ссорилась с Мо, ну, почти никогда…

— Может, он и прав.

Мать Мегги откинула волосы со лба. Они были такие же длинные, как у Мегги, только темнее, словно их окутала тень. Обычно Реза закалывала их наверх, и Мегги теперь часто делала такую же прическу. Иногда ей казалось, что из зеркала в платяном шкафу на нее глядит не собственное отражение, а помолодевшее лицо матери.

— Еще годик, и она тебя перерастет, — говаривал Мо, когда хотел поддразнить Резу, а близорукому Дариусу уже не раз случалось путать Мегги с матерью.