Чернильный орешек
Шрифт:
– Если кто-то из вас и войдет в эту часовню, – прошипела Мэри-Эстер, – то только через мой труп.
Из толпы донесся крик какого-то солдата:
– Да прибейте вы эту папистскую шлюху!
– Молчать! – прогремел Ферфакс. С лицом, почерневшим от ярости, он повернулся к солдатам. – Сержант, кто это сказал? Выведите этого человека на двор: я с ним разберусь позже, – он снова повернулся к Мэри-Эстер, и выражение его лица смягчилось. Ферфакс был способен понять отвагу такого вот рода. Учтиво поклонившись Мэри-Эстер, он сказал: – Мадам, заверяю вас своим честным словом: вы можете совершенно не опасаться ни за вашу часовню, ни за вашу жизнь. Бэртон, подойди сюда. – Вперед выступил флегматичного вида солдат средних лет и молча посмотрел на своего генерала. – Пока мои солдаты находятся в этом доме, мадам, – продолжал Ферфакс, – у этой вот двери будет стоять охрана, так что можете не опасаться. Бэртону я полностью доверяю. Бэртон, оставайся здесь на посту и не позволяй входить никому, кроме членов этой семьи. Попозже я договорюсь, чтобы тебя сменили.
Солдат шагнул вперед и весьма осторожно отодвинул Лию с дороги, «приняв» у нее пост перед дверью. Копье свое он взял «на караул», лицо же его по-прежнему оставалось невозмутимым. Мэри-Эстер перевела взгляд с него на Ферфакса и снова на солдата, а потом легонько вздохнула, и ее плечи расслабились. Ферфакс с Эдмундом удалились, Мэри-Эстер, обняв трясущуюся Лию, последовала за ними. В холле к ней подбежала Гетта с побелевшим от страха лицом и нырнула под ее свободную руку. Анна, Ральф и Эдуард сгрудились за ее спиной, словно цыплята вокруг наседки. Эдмунд и Ферфакс прошли в столовую, а за ними, как завороженные, и все остальные.
– Мы должны разместить здесь наших офицеров, – сказал Ферфакс, – так что, возможно, вам стоит обдумать, какие комнаты вы выделите нам. Полагаю, было бы лучше всего, если бы ваша семья размещалась обособленно от моих людей. И еще нам понадобятся соответствующие условия для приготовления еды… ну и конюшни для наших лошадей. Мы доставим провизию, какую сможем добыть, а вот с остальным придется побеспокоить вас.
– Вам нет нужды спрашивать, – с горечью проговорила Мэри-Эстер, прежде чем успел высказаться Эдмунд. – Вы ведь можете взять все, что вам нужно, без нашего на то согласия.
Ферфакс поднял бровь.
– Будь я шотландским командиром, я бы так и поступил. Вы должны быть благодарны, мадам, что ваш дом находится на подвластной мне территории. Ваша часовня не была бы сейчас под охраной, если бы сюда явилась шотландская армия.
– И я, вы хотите сказать, должна испытывать благодарность за то, что моя часовня не осквернена? – спросила Мэри-Эстер.
Ферфакс не ответил, сочтя это более благоразумным. Вместо этого, оглядевшись кругом, он сказал:
– Вот эта комната подходящего размера, и здесь мы могли бы разместить своих раненых. Если вам потребуется убрать отсюда мебель, то мы положим их прямо на пол. Ни в чем ином из-за них мы вас не побеспокоим.
Мэри-Эстер твердо встретила его взгляд.
– Раненые люди не могут лежать на полу. Мы найдем для них хотя бы матрасы. Я вместе со своими дочерьми и служанками буду ухаживать за ними.
Ферфакс был явно удивлен.
– Мадам, вам совсем не обязательно…
– Раненый человек – это христианин, нуждающийся в моей помощи, – ответила Мэри-Эстер, – а любой христианин – брат мне… даже если он называет меня папистской шлюхой.
Ферфакс поклонился и уже открыл было рот, чтобы заговорить, но тут вошли Ричард и Кэтрин, и Ричард поспешил к Ферфаксу с приветственной улыбкой на лице.
– Сэр Томас, как мы рады видеть вас, – пылко начал он. – Моя жена и я – приверженцы истинной веры, сэр, и мы с вами единомышленники. Моя жена из Норвича, сэр, дочь Джеффри Брауна, торговца одеждой, о котором вы, быть может, слышали Ах, как же мы дожидались этого момента сэр, уж поверьте нам.
Ферфакс в изумлении посмотрел на Ричарда, а потом – на Эдмунда, словно внезапно на него нашло озарение.
Один из раненых, доставленных в Морлэнд, оказался совсем молодым юношей из армии «Восточной ассоциации». Он был подстрелен в ногу из мушкета у стен Йорка, когда доставлял депешу одному из офицеров Ферфакса. Шефство над ним взяла Гетта, поначалу решившая, что он вряд ли старше ее, поскольку у него было совсем юное гладкое лицо, покрытое загаром, и очень нежные, шелковистые локоны, а усы только едва-едва пробивались. В течение нескольких первых дней молодой человек метался в лихорадке и, протирая его раскрасневшееся лицо, Гетта думала: как же это печально, что такой вот мальчик мог сражаться за неправое дело, да еще при этом получил рану. Рот у юноши был нежным и слегка изогнутым, а когда он открыл глаза, впрочем, похоже, не замечая ее, Гетта увидела, что они были на редкость большими, разгоряченными и карими, окаймленными очень длинными ресницами. И вообще он выглядел слишком нежным для заправского вояки.
На четвертый день лихорадка отступила, и юноша проснулся как раз в тот момент, когда она мыла его лицо. Он поднял руку, коснувшись ее руки, озадаченно посмотрел на Гетту.
– Все в порядке, – ласково произнесла она. – Вы в полной безопасности. Вас ранили, у вас была лихорадка, но скоро вы поправитесь.
– Где я? И кто вы?
Голос его был хриплым, и Гетта предложила раненому воды, подсунув руку ему под голову, чтобы поддержать ее, пока он сделает глоток, и только после этого ответила:
– Вы находитесь в Морлэнде, это неподалеку от Йорка. Это мой дом. Меня зовут Генриетта Морлэнд.
– Генриетта… Такое же имя, как у королевы, – проговорил он.
– А как вас зовут? – спросила Гетта.
– Карл Хобарт, – представился он, а потом слабо улыбнулся. – То же имя, что у короля.
Гетта нахмурилась.
– Как же вы можете сражаться против короля? – спросила она. – Разве вы не знаете, как это плохо?
– А я и не сражаюсь против короля. Я его даже никогда не видел. Мой отец – член парламента от нашего города, вот за него я и сражаюсь и за свободу парламента, – юноша посмотрел на нее невинными карими глазами. – А вы, значит, роялистка?
– Ну конечно, – ответила Гетта столь же простодушно. – Ведь король – наш монарх и повелитель, помазанник Божий. И долг каждого из нас – повиноваться и служить ему.
Карл попытался сделать высокомерный вид.
– Вы еще просто ребенок и ничего не можете смыслить в этом деле.
– Спорим, что я не моложе вас? Сколько, по-вашему, мне лет?
– Ну… тринадцать… или четырнадцать, – осторожно предположил Карл.
– Мне пятнадцать, – промолвила она со спокойным достоинством.
– Ну, а Мне семнадцать, так что я знаю об этом мире куда больше, чем вы. Вот, например… – он начал было приподниматься в пылу горячности, но тут же упал на подушку, морщась от боли.
– Тихо, а не то лихорадка снова вернется. Все хорошо, у нас еще будет вдоволь времени для разговоров.
– Да-да, конечно, – согласился Карл, которому, похоже, понравилась эта мысль.
Гетта улыбнулась ему. Ей было интересно, почему это у нее стало так радостно на душе.
Когда королевское войско только оказалось запертым в Йорке, Анна с горечью жаловалась каждому, кто готов был ее выслушать, что теперь-де они никогда уж больше не увидят никого из друзей Фрэнсиса… да и самого Фрэнсиса, добавляла она, как бы с некоторым опозданием вспомнив и о нем. На самом деле она не ожидала, что осада помешает Рейнольду Саймондсу заехать навестить ее. Анна настолько была уверена в его бесстрашии, что даже не сомневалась – уж он-то найдет какой-нибудь способ выскользнуть из осажденного города и прискакать к ней, быть может, глубокой ночью. Поэтому она жила, ожидая со дня на день какой-либо весточки. В помещении для больных она старалась трудиться как можно меньше, да и это немногое делала с неохотой, демонстративно давая всем понять, что, с ее точки зрения, негоже роялистам оказывать помощь мятежникам, пусть даже и раненым. Тот факт, что ее сестра и мать возились с ними долго и терпеливо, не производил на Анну абсолютно никакого впечатления, и она не прекращала высказывать бестактные замечания, пока Лия не пригрозила отшлепать ее.