Чернильный орешек

Хэррод-Иглз Синтия

– Ну что, ребята, бежите? Ко мне, ко мне!

И в следующее мгновение он уже промчался мимо них, он летел во весь опор, – алый плащ, белый конь, темные волнистые волосы, – и вот они уже скакали за ним, с саблями наголо, неистово крича, – личный полк Руперта, лучший на свете, непобедимый! Вот откуда все началось – с этого маленького отряда побратимов, гордых своим братством, готовых последовать за Рупертом куда угодно, хотя бы в пасть самого дьявола! Они были началом и концом, ядром, сердцем королевской армии. И Кит тоже несся в этой атаке. Оберон теперь летел легким галопом, стремительно покрывая пространство огромными скачками, уши стояли торчком, шея изогнулась дугой, вытягиваясь от нетерпеливого рвения Кит яростно кричал, но это был не просто боевой клич, нет, это была победная песнь любви и славы.

И вот они вступили в бой. «Да, люди Кромвеля были хороши в деле», – подумал Кит со сдержанным удивлением Ничуть не испугавшиеся их атаки, они держали свои позиции и сражались. Их шеренги качались, сшибались, звуча саблями, и блестящие клинки тускнели. Они отходили, перестраивали ряды и снова бросались в бой. Земля стала скользкой от дождя и крови, повсюду валялись убитые люди и кони, и в ушах рокотал многоголосый шум сражения. Дождь прошел, тучи рассеялись, и ясный бледный вечерний свет придавал этому зрелищу ощущение нереальности. Они в который раз атаковали, следуя за Рупертом, только теперь их стало мало, очень мало. Силы противника выглядели такими же многочисленными как и прежде, словно их солдаты выползали из земли, подобно муравьям. И внезапно сердце Кита подвело его. Да, они могли бы сражаться вечно, но их от этого только становилось бы все меньше, тогда как вражеских солдат-муравьев, людей Кромвеля, сражавшихся как машины, будет лишь прибывать и прибывать.

А потом Оберон с пронзительным визгом упал, и Кит был отброшен в сторону. Жеребец продолжал кричать, в жалобной мольбе выкатив перепуганные глаза на своего хозяина. Задняя часть его туловища рухнула, передние ноги рыли землю. Кит не мог вынести этого, ему хотелось закрыть уши руками. Кто-то перерубил саблей подколенные сухожилия жеребца, выведя его из строя, и теперь конь силился подползти к нему. Кит нащупал свой пистолет, который он так еще и не достал из-под кушака. Он должен застрелить коня, прекратить этот ужасающий крик.

Гамиль, неистово сражавшийся поодаль, увидел, что Оберон упал и Кит лежит на земле, причем явно не может высвободить свой пистолет. Он заметил также, что шотландец из резерва мчится на Кита, а тот его не видит. Гамиль бессознательно поднял пистолет и прицелился в шотландца, нельзя ведь не спасти жизнь боевого товарища. А потом заколебался, и его рука снова опустилась.

Кит поднял взгляд и увидел надвигавшегося на него шотландца, скакавшего на своей маленькой волосатой лошадке, настолько маленькой, что ноги седока задевали траву, но в то же время крепкой и сильной. Шотландец неожиданно для Кита оказался вооруженным не палашом, а рапирой, французской дуэльной шпагой. Вероятно, им не хватало оружия, или, может быть, этот человек воображает себя фехтовальщиком. Казалось, было достаточно времени, чтобы заметить все это, как, впрочем, разглядеть это обветренное, похожее на сырое мясо, раздраженное лицо, эти торчащие пучками рыжеватые волосы под маленькой шотландской шляпой, к которой были пришпилены булавкой огромная, плебейского вида брошь и два маленьких перышка куропатки. Эти перышки выглядели до нелепого крошечными рядом с чудовищных размеров брошью.

Кит держал саблю в руке, и у него было время поднять ее и отразить удар, перерубив руку шотландцу, было время даже для того, чтобы быстро увернуться с его пути и, перехватив инициативу, просто разрубить врага мощным ударом. Но неожиданно Киту не захотелось ничего этого делать. Все происходящее казалось таким нереальным, и он устал, до смерти устал сражаться, убивать, совершать длинные марш-броски, устал от боли лошадей, пронзительно кричавших в непостижимом их уму страхе… Ему хотелось прилечь вот здесь и уснуть, и никогда больше не просыпаться, да и рука его слишком отяжелела, чтобы поднимать саблю.

Рапира вонзилась ему прямо в горло. Боль была поразительной, но закричать он не мог, ибо захлебнулся собственной кровью. Кит не сознавал, что падает, но земля уже была под ним, и он ощущал спиной ее холод и сырость. Шляпа его слетела, и прохладный воздух шевелил волосы, а над ним было зеленоватое вечернее небо, ясное и прозрачное, словно воды пруда. Гроза прошла, и теперь взгляд его был прикован к одной бледно-золотистой звездочке, первой предвестнице ночи, высоко-высоко над ним. Звук битвы понемногу затихал, и осталась вот только эта одна, неописуемо прекрасная звезда, уплывающая от него, отступающая все дальше и дальше во мрак, пока, наконец, и она, подмигнув на прощание, не погасла.

Анна не знала, долго ли она пролежала, с дрожью вжавшись в землю, но в конце концов ей показалось, что шум битвы отдалился, и она осмелилась вначале приподнять голову, а потом проползти чуть-чуть вперед и выглянуть из-под повозки. Дождь прекратился, а сражение продолжалось, но уже не так близко от них. Она приподняла голову немного повыше и смогла разглядеть, что противоборствующие стороны, похоже, сдвигались обратно к траншее. Почувствовав себя в некоторой безопасности, она сообразила, что может означать движение в этом направлении, неприятель отбит! Теперь настал их черед. Они должны поскорее убраться отсюда, пока противник не вернулся снова. Спрятавшись обратно под повозкой, Анна встряхнула скрючившегося возницу.

– Ну давай же! – крикнула она. – Мы должны выбраться из этого пекла. Надо отвезти раненого в безопасное место. У него разбита рука. Давай же, ты, болван, помоги мне!

Возница, перекатившись, оттолкнул ее от себя, а потом потянулся, чтобы взглянуть на Рейнольда. Он открыл было рот, желая что-то сказать, но, задумчиво посмотрев на Анну, снова закрыл его.

– Хорошо. Вылезай и держи лошадь. А я притащу твоего мужа.

Анна выползла из-под повозки и подошла к лошади Та, похоже, была не очень-то встревожена и вряд ли могла понести. Поводья были завязаны узлом у нее на шее, и Анна, развязав этот узел, забралась на повозку. Появился возница, он, сопя и задыхаясь, выволакивал Рейнольда из-под повозки за подмышки.

– Осторожнее! – резко крикнула она. – Не сделай ему больно.

Возница что-то промычал. Вытащив Рейнольда, он, изловчившись, с усилием взвалил его на задок повозки и сам вскарабкался следом. Анна хотела было поменяться с ним местами, но он не дал ей этого сделать.

– Нет-нет, не трать понапрасну времени, правь сама. Ты хлопни поводьями, мисс, и езжай себе. А я подержу твоего мужа, можешь не бояться.

– А куда ехать? – крикнула Анна. Возница повращал глазами.

– Подальше от этого боя. Вон туда.

Но «вон туда» было дорогой к ее дому, куда она возвращаться не желала. Анна знала, что сразу же за лесом была какая-то ферма. Вот туда-то она и направится, там найдется женщина, которая перевяжет раны Рейнольда. Встряхнув поводьями, Анна пустила лошадь медленной рысцой. Повозка затряслась и запрыгала, а возница, ухватившись за борт, заскрежетал зубами. Они обогнули поле сражения, а потом Анна свернула в сторону леса.

– Ты куда же поехала? – крикнул он.

– К ферме Уилстроп, – отозвалась Анна.