Черно-белое кино
Шрифт:
Зоя Петровна привычно не слушала мужа, вяло отмахиваясь от него, как от назойливой осенней мухи.
— Здорово ночевали, труженики села, — сказал я. — Как жизнь, Франц Казимирович?
Франц закинул голову назад, освобождая глаза.
— Тебе чего?
Зоя Петровна ткнула мужа локтем.
— Не цепляйся к человеку. Слыхал: Валька-то вчера на мотоциклете расшибся. «Скорая» полночи собирала…
— Какой такой?.. — забурчал Франц. — Не зна-аю…
— Да Валька, крестник твой, — миролюбиво пояснила Зоя Петровна, — больно выпивши…
— Валька?.. —
— Какой «малой»? — начала заводиться старуха. — Ты скажи еще: грудняк! Крестник твой, Валентин. На мехло-пате работает.
— Не зна-аю, — замотал башкой Франц, уши зимней шапки, не схваченные наверху, а лишь забранные вовнутрь, расплескались.
— Чего не знаешь, старый идол! — зашлась в астматическом кашле Зоя Петровна. — Издевнуться решил!..
На шум из желтого дома, пошатываясь, в спадающих трусах, в очках, выбрел младший их сын Витька и стал пристраиваться возле дома, придерживаясь за угол.
— Резеду не обоссы, — буркнул Франц, но поздно.
— Сынок, — виновато улыбнулась Зоя Петровна, — пшикалку мою от астмы принеси, на окне. И трусики поправь…
Владимир Александрович Греков, он же Вова Грек.
— Сама возьмешь. — Витька рыгнул и неуверенно побрел в избу.
Зоя Петровна проводила его унылым взором.
— Все болезни мне Витька открыл… Старый, когда помрет, я с им не останусь. Я сразу в богадельню.
Франц недовольно заерзал.
— Кудай-то ты намылилась?
— Когда помрешь, — успокоила его жена. — Живи, старый, никто тебя не торопит.
— А то — ишь… — бухтел Франц, — в богадельню она настрополилась. Кому ты там надо: ни сисок, ни грудей, ни спереди, ни сзади, одна арматура осталась, заметь — имей в виду.
Зоя Петровна погладила мужа по плечу.
— Это ты, старый, меня всю изгвоздал. Ты да сыны твои.
— Да ты еще раньшей меня управишься.
— Вот тогда они тебе покажут ебейную мать, — невесело усмехнулась Зоя Петровна. — Заклюют напрочь. Витька-то меня который раз зарубить намеряется. Я уж и так лицом в стенку сплю — чтоб топора не видеть. Пока терпит — денег жалко: у меня же пенсия оккупантская — шесть тыщ, по удостоверению «Узник фашиста».
— Да что это вы, друзья, не воскресный разговор затеяли, — всунулся я. — Вам Тамара Яковлевна привет передавала.
— Томка?! Как у ней самочувствие?..
— Давление.
— У нас тоже что-то в этом году все старухи разом посыпались, — закивала Зоя Петровна.
— Какой ты узник? — запоздало ворчал Франц. — Узник она!.. Ты под немцами была. И давала им… Предатель!..
— Кому я давала! — возмутилась Зоя Петровна. — Чего несешь, старый идол!.. Это Панка Кобылянская давала!.. Ты лучше скажи: зачем сынов споил?
— Я тебе скажу, все скажу! — Франц погрозил клюкой неопределенному врагу. — Вот поправлюсь и подохну,
Он не бредил. Два года назад битый Витькой по пьянке, он, обидевшись, выпил пузырь уксусной эссенции. Полгода висел на капельнице, но выжил.
— Не торопись на тот свет, — заправляя выбившееся ухо шапки мужа на место, усмехнулась Зоя Петровна. — Там кабаков нет, никто не поднесет… Петушка, что ль, Томке в подарок зарубить?..
Из сарая вылезла огромным брюхом вперед пьяная краснорожая баба.
— Я беременная — курятинки хочу, а вы, мама, — чужим предпочитаете.
Зоя Петровна с трудом поднялась и запихнула тетку назад в сарай.
— Родишь рахита, то-то смеху будет. И так полон дом кловунов.
Франц до эссенции, несмотря на малый рост, был в любви передовиком, хоть на доску Почета. Но Зоя Петровна была к мужу всегда снисходительна и теперь допускала, что живот снохи — дело его рук.
Тем временем Франц, закинув голову, сосредоточенно наблюдал за толстой бурой жабой, замершей у голенища заплесневелого сапога возле канавы. Из голенища вылетела оса, жаба выкинула красный ровный язык, насекомое прилипло к нему и, забеспокоившись, тихо уехало на нем в жабу.
— Все гнездо перевела, — оживился Франц, но, вспомнив, что он злой, буркнул: — Чего стоишь? Иди, куда шел.
Боцман в очках на веревках вместо дужек зашивал галифе.
— Пошел с Ларочкой в церковь браком обвенчаться — матушка собаку спустила, портки порвал и крест потерял.
— Пусть Ларка зашьет, ты иди помойку вырой, двести у.е.
— Время будет — сделаю, — незаинтересованно кивнул Боцман. — Ларочка в клуб умчалась: там Газманов с Аллегровой приехали, у них шоу типа двойников. Все-таки роковая женщина.
— Аллегрова?
— При чем здесь! Ларочка. Ложки взяла, кастрюлю алюминиевую, раскладушку без брезента — все вынесла, а рукомойник не тронула. Потому что — с водой. Выходит, рачительная, а то все: блядь да блядь.
Боцман поймал за хвост пробегавшую мимо тощую кошку с ободранной шеей и выщипанным у основания хвостом, зажал коленками, капнул ей на лоб из чашки.
— У нее тут лишай. Ларка говорит: фукарцин надо, а лучше самогона на лишай — и нет ничего. — Он подул на лечёбу и смахнул кошку с колен. — Так-то лицом она красивая, глазки зеленые, но как человек — говно.
— Ларка?
— Кошка… И что главное: у чужих Ларка не берет, а здесь заимствует без возврата.
В избе его действительно было пусто. Не только ложек и кастрюли не хватало, не было также икон и календаря с голыми барышнями. Иконы Боцман возобновил, нарисовав самостоятельно: Иисус получился с усиками, похожий на грузина, а Богородицу он окружил детьми разного возраста. Портрет Высоцкого, правда, висел на своем месте.
Я со своим любимым героем и соседом по даче — в этой книге он назван Петром Васиным.