Черное безмолвие
Шрифт:
— Ну что, тварь?! — говорю я скалящемуся на меня волку, — У тебя есть выбор, броситься на меня, и налететь на нож, или тихонько подождать в сторонке, пожирая тела своих собратьев, пока мы заканчиваем с Топтыгиным.
Никогда не верила в разумность диких животных, но этот волк понял меня. Вряд ли слова, вряд ли даже интонацию. Он ухватил главное — суть ситуации, в которое ему отводилась лишь роль слабой жертвы. Жалобно заскулив он отползает чуть в сторону, словно понимая и то, что я не нападу на него… Умная зверюга…
В принципе, добей я еще и этого волка, мяса их троих нам с толей вполне хватило бы, чтобы насытиться. Вот только, жалко и как-то неправильно было оставлять живым покалеченного медведя, которого теперь загрызет первая же белка, если раньше он не умрет от голода. Начал охоту — доводи ее до конца, да и мясо медведя более питательно…
Вырвав отвертку из головы волка, я бросаюсь к Толе, по-прежнему кружащему вокруг медведя, так и не найдя возможности перерезать ему горло, или всадить нож в сердце.
— Третий волк? — бросает он мне на ходу, передав этой фразой абсолютно все, что хотел.
— Не опасен. Пусть живет. — отвечаю я.
Затормозив, на мгновение, свой бешеный вальс, Толя бросает нож, целя в голову поверженного зверя. Удар приходится точно в лоб, и нож, распоров толстую шкуру, отлетает в сторону — чтобы пробить черепушку этого монстра нужно что-то сродни выстрелу из гранатомета.
— Черт! — Толя отскакивает в сторону, уклоняясь от лязгающих челюстей зверя. Медведь, даже лишенный возможности подняться на ноги, остается страшным противником, действующим с поразительным для его размеров проворством.
— Отвлекай его! — кричу я, вприпрыжку обходя медведя, приближаясь к его мохнатой голове, дергающейся то в одну сторону, то в другую, в зависимости от того, куда в этот момент движется Толя.
Толя начинает выделывать круги и кренделя перед самыми передними лапами зверюги, одновременно подкрадываясь к лежащему на снегу ножу. Медведь ревет, безуспешно пытаясь достать его зубами, изгибаясь под невероятными углами, но по прежнему не давая мне возможности нанести удар в шею. Я примеряюсь, чтобы броситься в атаку, чтобы поточнее располосовать горло зверя…
И тут происходит невероятное — забытый мною волк, которого я совершенно не брала в расчет, бросается к нам, и в тот момент, когда я уже готова всадить шею медведя одновременно и нож, и отвертку, волк прыгает на грудь зверя, впиваясь зубами в его аорту.
Брызжет кровь, не понять, чья — то ли медведя, то ли и без того полудохлого волка. Казавшийся вечным рев чудовища сменяется громким бульканьем, сопровождающимся гортанных хрипом. Громадные лапы дрожат мелкой дрожью, взметают снег вокруг мохнатого тела, и опадают, чтобы больше никогда не подняться. Медведь издает последний хрип, пытается вдохнуть воздух разорванной глоткой и, наконец, отходит в мир иной.
Толя поднимает свой нож и замирает в позе дискобола, готовый в любой момент или броситься на волка, или встретить его ударом ножа. Более-менее точно его позу копирую я, уже не зная, чего ожидать от этого хищника, сначала показавшегося мне слабым и больным санитаром леса (если не сказать, падальщиком), а теперь загрызшем свирепого медведя. Пусть почти обездвиженного, но все же могучего лесного исполина. Чудовище Черного Безмолвия.
Волк поднял окровавленную морду, обводя нас взглядом, и тихо тявкнул, спрыгнув с туши медведя, словно уступая нам добычу.
Я перевожу взгляд с волка на Толю, и вижу в его глазах то же непонимание и даже испуг. Ну нет уж, чего же тут бояться? Странный волк, не более того. Понял, что мы можем убить и его, и потому уходит, уступая добычу более сильному хищнику, то есть нам. Или, быть может, решил отойти в сторонку и дождаться окончания нашей трапезы, чтобы потом вдоволь наесться тем, что останется после нас? Наверное, понимает, что мы не можем съесть такую громадную тушу.
Стоп! Он волк. Он не понимает! Не понимает ничего! Не может понимать!
— Не бойтесь. — раздается, вдруг, спокойный и уверенный голос, и, не смотря на то, что я отчетливо слышу, что говорящий стоит слева от меня, все равно перевожу взгляд обратно на волка и с ужасом слежу за его пастью — не он ли решил заговорить с нами, прочтя наши мысли.
Я отпрыгиваю назад, на ходу выхватывая пистолет — к черту экономию патронов — и замираю в таком положении, чтобы держать в поле зрения и волка, и появившегося из леса человека. Краем глаза замечаю, что Толя среагировал точно так же, и теперь стоит, держа незнакомца на прицеле УЗИ.
В десятке метров от нас, почти сливаясь с лесным фоном, стоит человек. Нормально сложенный, на первый взгляд — невооруженный (руки его сложены на груди, и в них не видно оружия), обычный такой человек. Ничего примечательного, кроме того, что мы в получасе езды на снегоходе от завода, и почти на таком же расстоянии от «пятерки», в самом сердце Черного Безмолвия, пышущего радиацией после ядерной атаки, а на нем нет защитного костюма.
Он делает шаг к нам, и мой палец самопроизвольно усиливает давление на курок. Не стоит на месте и волк… Вот только он подходит к нашему гостю, и садится на снег у его ног, словно признав давнего хозяина.
— Не бойтесь. — повторяет человек. — Он не причинит вам вреда. И никто не причинит, пока вы со мной.
— Кто вы? — спрашиваю я, до предела углубляя порог. Более или менее отчетливо я различаю его лицо. Гладко выбрит, что невообразимая редкость для мужчин в Безмолвии — бриться и некогда, и попросту нечем, Ничем не примечательные черты лица, как говорится, без особых примет, и глаза… В темноте Безмолвия я не вижу их цвета, зато без труда читаю их выражение. Это добрые глаза… Завораживающие, приятные, чарующие.… Глядя в них я расслабляюсь и ослабляю давление пальца на курок. Нельзя стрелять в обладателя таких глаз, это было бы неправильно! Нельзя лишать мир той красоты и глубины, что я вижу в них.