Черное безмолвие
Шрифт:
— Никого! — кричит он, извиваясь на снегу и силясь освободить руку от моей хватки. — Никого! Никого!
— Верю. — легко соглашаюсь я. — Вы успели радировать на завод о том, что увидели меня?
— Нет!
— А не врешь? — я поворачиваю нож, чувствуя, как хрустят его кости.
— Нет! — он больше не кричит, только стонет, перестав даже сопротивляться. — Нет! Нет! Не успели!
— Хорошо. — констатирую я, точным движением полосуя его ножом по шее. Глаза солдата широко раскрываются, он удивленно смотрит на свою кровь, толчками вытекающую на снег, и протягивает ко мне руки в последней мольбе.
— Нет. — я качаю головой с притворным сожалением. — Извини, но я проголодалась.
Его кровь живительной влагой вливается в меня, наполняя силой. Я выпиваю его целиком, до капли, наслаждаясь вкусом, которым раньше пренебрегала. Раньше… Раньше я считала грехом питаться плотью людей, просто потому, что относила к ним и себя. Но я не человек, я бегун, ночная кошка…
Продолжим!
Расстояние от поста до Западной стены я покрываю за каких-то десять минут — у меня не так уж много времени, в нынешних условиях, приближенных к боевым, Сырецкий может счесть молчание одного из постов как сигнал тревоги, и поднять на уши весь завод. Впрочем, мне плевать — сейчас я берусь покрошить в капусту весь мобильный отряд, если он встанет у меня на пути.
Стена вырастает передо мной всей своей махиной, выскальзывая из темноты ИК-диапазона. Холодная, словно само Безмолвие, и грозная, словно… словно само Безмолвие! Последний рубеж, защищающий жителей заводских бункеров от всего, что может придти из темноты. Хреновенький рубеж, господа!..
Не сбавляя хода я взлетаю на стену, цепляясь пальцами рук и ног за мельчащую неровность каменной кладки, прижимаясь, когда нужно, всем своим телом к холодной громаде, и отталкиваясь от нее каждой клеточкой, каждым миллиметром своей кожи. Все вверх и вверх, пока передо мной не открывается территория завода. Я припадаю к гребню стены, словно кошка, опасаясь людей с ночными прицелами — здесь я представляю собой отменную мишень. Минута, две, три… Никто не спешит открывать по мне огонь. То ли люди свято верят в надежность стены, то ли думают, что то, что придет из Безмолвия вежливо постучится в ворота и даст себя расстрелять. Никто не контролирует гребень периметра… Раскинув руки я спархиваю со стены, ощущая, как воздух поддерживает мое тело, лаская его холодными щупальцами. Он сейчас на моей стороне…
В сотне метров от меня, на площадке над ректором, собралась оживленная толпа… Мне бы сейчас автомат, да пару гранат — в несколько минут я выкосила бы большую часть этого сброда! А в чем, собственно дело, достаточно лишь прогулять до ворот, вежливо постучаться в караульную будку, и позаимствовать оружие у бойцов. Мертвым оно все равно не нужно…
Нет, я пришла не за этим. Моя цель сейчас — один человек. Тот, кто позволил убить моих друзей, если не вообще отдал приказ об их ликвидации. Тот, кто запустил мне вслед перехватчик, рассчитывая уничтожить меня одним махом. Сырецкий! Человек, которого я когда-то безмерно уважала, а сейчас безмерно ненавижу…
Бесшумной тенью я скольжу в дверь бункера, в котором находится VIP-палата, но тут же, опомнившись, возвращаюсь обратно и тщательно натираюсь черным снегом. Там, внизу, уже не мой мир — это мир людей, залитый электрическим светом люминофорных ламп, мир, где нет радиации, значит и нет источника моей силы. Но той порции, которую я сейчас несу на себе в виде тающего на моем разгоряченном теле радиоактивного снега, должно хватить на какое-то время.
Я спускаюсь по лестнице, ни на секунду не теряя бдительности и держа нож занесенным для удара, но никто не попадается мне на пути. Их счастье! Я подкрадываюсь к двери VIP-палаты, отчаянно надеясь, что Сырецкий еще там, что он не успел перебраться в свою личную комнату, или кабинет… Повезло! Мне, разумеется, а не ему — я отчетливо слышу его голос. Он не один, но что это, собственно, меняет?!
Я влетаю в палату рывком, за доли секунды оценивая дислокацию противника. Сырецкий сидит на своей кровати, и ошалело смотрит на меня, еще не поняв, ЧТО ворвалось в его комнату, в его жизнь… Рядом на стуле присел не менее обалдевший начальник службы реактора. Пару раз мы встречались, но я даже не помню его имени. Впрочем, через секунду он станет безымянным мертвецом!
Нет, даже меньше, чем через секунду — на то, чтобы всадить нож в его солнечное сплетение, уходит гораздо меньше времени. Он тихо охает и начинает заваливаться на бок. Я подхватываю обмякшее тело, и довершаю начатое резким поворотом его головы на сто восемьдесят градусов… теперь на меня смотрит его затылок.
Сырецкий открывает рот, не то что бы что-то сказать, не то, чтобы позвать на помощь, но раньше, чем хоть один звук вырвется из его груди, я бью его кулаком в челюсть, заставляя подавиться собственными зубами.
— Тише, Петр Михайлович, — успокаиваю его я, сбрасывая бездыханное тело со стула, и усаживаясь на него сама. — Не делайте резких движений, не зовите на помощь, все равно уже поздно. Ваш единственный шанс выжить — дать те ответы на мои вопросы, которые сделают меня чуточку добрее. Впрочем, вряд ли у вас это получится.
— Ира… — произносит он, сплевывая на пол выбитые зубы и прижимая к кровоточащему рту угол одеяла. — Что с тобой произошло?
— Ядерный взрыв, встреча с Мадьяром, потом еще один ядерный взрыв, прощание с сыном, а затем встреча с мессией. — подробно перечисляю я. — Затем я несколько дней обдумывала свои дальнейшие действия, пока не узнала, что Марат и Сергей погибли, и вот, пришла к Вам, чтобы побеседовать на эту тему.
— Как ты узнала о них?! — охает он, опуская глаза.
— Сорока на хвосте принесла. — отвечаю я. — Вы видели сорок Безмолвия? Видели, я спрашиваю?!
— Нет, не видел! — поспешно отвечает он, видя, как угрожающе сжимается моя рука на рукояти ножа.
— А зря. Милые животные. Жрут все, но больше всего любят зайчишек, крысок, или маленьких волчат. Спикирует сверху, словно ваш перехватчик… ну, тот, который вы мне вслед отправили, положив и на меня, и на моего Колю… так вот, спикирует, обовьет шею жертвы своим игольчатым хвостом, а иглы у нее ядовитые, и поминай как звали!
— Чего ты хочешь? — спрашивает Сырецкий, и в его глазах я читаю обреченность и покорность судьбе. Покорность мне, ибо сейчас я — его судьба.
Я игнорирую его вопрос, прислушиваясь к собственным ощущением. Я все еще бегун — радиация, принесенная в бункер на моем теле, продолжает подпитывать меня силой, но я уже слабею. Пусть незначительно, но все же…
— Зачем убили Сережу и Марата?! — вдруг выкрикиваю я, бросаясь к Сырецкому с занесенным ножом. Лезвие замирает в каких-то нескольких миллиметров от его сердца, и он судорожно сглатывает подступивший к горлу ком.
— Ира, я правда не мог ничего сделать… После того, что устроила в своей последний визит сюда, ко мне пришла целая делегация с требованием выдворить бегунов с завода. Я сказал им, что вы и так уйдете… В скором времени, но люди были настроены агрессивно и сказали, что сделают так, чтобы вы ушли сейчас. Я не мог повлиять на них. Пойми! Ты не хуже меня знаешь, что представляет собой разгоряченная толпа.