Черное безмолвие
Шрифт:
Но почему я осталась жива? Точнее, мы с Эзуком. Почему мы стоим сейчас на остывающем ядерном пепелище?!
— Эзук! — я резко оборачиваюсь к нему. — Что последнее ты помнишь перед тем, как отключиться?
— Я… — он открывает рот для ответа, и я вижу, что его десны уже кровоточат. Провожу языком по своим и тоже ощущаю кровь. Лучевая болезнь! Сомнений нет, мы живы, и невидимый огонь радиации сейчас пожирает нас изнутри. — Помню, как Мадьяр бросился на тебя, и все.
— А белого волка? Ты не видел его?
— Кого?!
Его удивление
Тогда мне в голову приходит еще одна идея, ничуть не менее невероятная.
— Эзук, это твоя работа?
— Что?
— То, что мы живы?!
— Я не мог сотворить такого. — с достоинством отвечает он. — Всевластен лишь Господь…
Так… Похоже, это и в самом деле диагноз. Впрочем, сомнения на этот счет у меня улетучились уже давно.
— Хорошо, перефразирую. Не мог ли ты в минуты слабости, предшествовавшие тому моменту, когда я нажала на кнопку детонатора, искушать Господа своего молитвой о том, чтобы он даровал тебе жизнь?
— Могла бы обойтись и без издевки. — потупившись отвечает Эзук. — Да, я испугался. Когда Мадьяр кинулся на тебя, я понял, что сейчас произойдет. Это было предрешено…
— Опять голос Безмолвия? — спрашиваю я.
— Называй его так, если хочешь. Но я знал, что сейчас произойдет. И я поддался слабости, я просил Бога о том, чтобы он оградил меня от пламени…
— Похоже, он снова внял твоим молитвам… — резюмирую я. — Интересно, почему он прихватил и меня, и почему, в таком случае, не уберег моего сына?!
Странно, я действительно начинаю верить в Бога. И в Эзука… Только вера эта какая-то странная. Теперь я точно знаю, что Бог есть, так как никто другой не смог бы защитить нас от ядерного взрыва, прогремевшего в паре сотен метров от нас, но отчего-то мысль об этом меня совсем не радует. Нет, даже не так, она меня просто не трогает — я начинаю относиться к факту существования Бога также, как к факту существования любого другого существа в мире. Да, он есть. Да, он спас меня по каким-то, одному ему ведомым причинам. Из этого следует, что все, что случилось со мной за всю мою жизнь — также часть Божьего плана, предусматривающего мое участие в чем-то… Моя партия еще не сыграна до конца, и поэтому я жива… Господь послал белого волка, чтобы тот заслонил меня своими крыльями! Или, может, и не было никакого волка — я уже валялась без сознания, и снова видела какие-то сны? Может быть.
Значит, там, наверху, меня готовят к чему-то, подводят к этому. Мысль не нова, я давно задумывалась над тем, что же такое судьба. Но теперь мне плевать. Если моя судьба не связана с моим сыном, то я не хочу такой судьбы. Давай, Всевышний, веди меня, туда, куда задумал, поставь передо мной задачу, с которой, по твоему мнению справлюсь только я! И тогда, пройдя путь до конца, я усмехнусь, глядя в черное небо, представлю твое лицо там, за тучами, и улыбнусь улыбкой победителя. Потому, что я не собираюсь выполнять ту роль, которую ты на меня возложишь, какой бы эта роль не была! Мне плевать на тебя, плевать на Эзука, плевать на свою судьбу и на весь мир.
Я бегун! Мой дом — Безмолвие. Мое призвание — свобода. Я — ветер, у которого нет корней, и нет дома. А все потому, что Всевышний, бахвалясь своим могуществом, вытащил меня из ядерного костра, но оставил там моего сына!
Все, вдруг, становится кристально чистым и ясным. Передо мной пустота. Громадная пропасть, у которой не видно дна… И я готова сделать шаг вперед, чтобы забыться, чтобы ощутить легкость полета. Или падения? Не важно! Полет — это тоже падение, только в обратную сторону. А ветер не может упасть.
Я выхожу из ступора и, повернувшись к Эзуку спиной, иду прочь, обходя воронку.
— Ира!
Я не реагирую на его крик. Я ветер.
— Ира, постой! Ты же не бросишь меня?
Это не вопрос, это мольба. Но я остаюсь глуха к ней. Пусть молит своего Бога… Эзук… Только сейчас я понимаю, что мне не давало покоя в его странном имени. Эзук… Иисус! Память тут же услужливо напоминает мне о сцене, развернувшейся у стен совсем недавно. Мы с Маратом стоим, окруженные со всех сторон полчищами белок, а Эзук, стоя на стене, выкрикивает в пустоту: «Отец мой небесный! Помоги!» Тогда я не обратила на это внимания — была погружена в другие заботы, как остаться в живых. Не «Отец наш небесный», как обращался к Богу в своих молитвах наш архиепископ, а «Отец МОЙ!»
Эзук — Иисус… Тогда я сочла бы это еще одной составляющей диагноза, имя которому шизофрения — возомнил себя сыном Господним! Но сейчас, после того, что случилось в лагере Мадьяра. Бог не дал своему сыну вторично умереть на земле вторично — он спас его, отклонил в сторону испепеляющее пламя взрыва… Ну а я всего-навсего оказалась рядом.
И нет никакой судьбы, нет никакой миссии, к которой меня подводят. Просто я оказалась в нужном месте в нужное время, и потому спаслась. От этой мысли мне становится еще горше и противнее.
— Ира, постой! — Эзук в три прыжка догоняет меня. — Не бросай меня. Пожалуйста!
— Тебе поможет твой отец. — отвечаю я. — Будет помогать до тех пор, пока не придет твое время быть распятым на кресте.
— Не бросай меня… — уже тише просит он.
— Он тебя не бросит. Пришлет ангелов на помощь.
— А если ангел — это ты?
— Тогда ты умрешь здесь, потому, что я не хочу больше быть ангелом. Довольно.
Эзук останавливается и смотрит мне вслед. Я ухожу. Достаточно быстро, но еще не переходя на бег.