Черное озеро
Шрифт:
Мир, любовь, сострадание… она совсем из ума выжила? Хастах стягивает с неё громадный плащ и сумасшедшая остаётся в странной черной кофте с капюшоном, который привычнее смотрелся на мантии, а не на странном предмете одежды из непонятной ткани.
– Мы же вроде уже выяснили, что я не проститутка.
Широкие длинные брюки подвёрнуты внизу несколько раз, а ремень расстегнут вместе с пуговицами. Её странное поведение и говор можно объяснить лишь одним способом.
– Ты иноземка? – девка хищно разглядывает мой пострадавший нос. Меня не так-то просто осадить. Во всяком случае, не ей.
– Ты думаешь, что перехитришь нас? Я четвертую тебя и разбросаю останки по канавам. Никакие царские гончие не соберут мозаику из твоих перебитых костей.
– О, красавчик, – пыхтит она со смешком, смотря на Амура. Девчонка знает, что Разумовский занимает главенствующее положение и обращается к нему напрямую, игнорируя остальных. Она немного кривится, когда продолжает. – если бы я не проповедовала садомазохистские идеи в бурной молодости, то наверняка бы уже сказала тебе обо всем. Какие солдаты лохи и какого цвета на мне трусы, но твой подопечный плохо справляется со своими обязанностями. Подумай об этом одиноким вечером, когда меня не будет рядом.
Я не поняла и половину из того, что она сказала. Девка слащаво улыбается и подмигивает Амуру. Тот улыбается ей в ответ.
Красавчик.
Меня передергивает от злости. Как она смеет?
Ей страшно. Не может же быть иначе!
Но голос её твердый, а между темных нахмуренных бровей виднеется небольшая складка. Слишком уверенная и бесстрашная. Точно шпионка.
– Проповедовала? Садо…что? – вырывается у меня. Разумовский прикрывает губы, продолжая играть в гляделки с Нахимовым. Они всегда так делают, что просто не может ни раздражать.
– Ну, плетки там всякие. Господи…
– Плетки? Ты наездница? – на мой вопрос девка смеется, игнорируя боль, что до недавнего времени мешала ей так развязно разговаривать. Катунь ржет, как мерин, утыкаясь лицом в подушку. Хастах не двигается, наблюдая за Разумовским.
– Для тебя я могу быть кем угодно.
Она игриво вздергивает брови и снова подмигивает моему жениху. Внутри разгорается злость.
Наглая, высокомерная выскочка.
– Ты у нас еще и верующая? – цежу я, пытаясь нарушить неловкую паузу. Вера всегда была моим даром и проклятьем, и единственной нематериальной вещью, которая была мне не чужда.
– Нет, я атеистка.
Она дергается в попытках стряхнуть пыль и опилки, осыпавшиеся на штаны с потолка. Амур отпивает горючки из стакана.
Кто?
– Тогда зачем зовешь Богов?
Усаживаюсь на трехногий табурет. Он покосился еще больше.
– Одного. И, у нас в России, так принято. Зовешь, зовешь, тебя игнорируют. Прогрессивная нация, что поделаешь? Я в Белоруссии? Казахстан? – встретив наши недоумевающие взгляды она осекается и неуверенно продолжает. – Грузия? Может, Кавказ? Мурманск? Хватит молчать, у меня туго с географией!
– Был у меня на родине один рукастый крестьянин. Скажу по секрету, серпом он махал внушительнее, чем своей дубинкой.
Мы слышали эту отвратительную и похотливую историю уже с десяток раз. Она принадлежит к неизменному репертуару Катуня, если тот напьется горючки. Девчонка удивленно раскрывает рот.
– Так ты – гей?
– Э-ге-ге! Кто? – изумленно восклицает Катунь, случайно пихнув меня ногой.
– Ну, любитель мужчин.
Хастах морщится. Всякое упоминание порочных связей вызывает у него столь явную негативную реакцию. Да и от женщин его, по всей видимости, воротит.
О, Похоть, вразуми раба своего Хастаха и дай ему ну хоть немного мудрости в семейных делах!
– У вас за морем и такие слова есть?
– Да нет там моря. Я живу в панельке на убитой съемной квартире в двадцать шесть квадратов. Угловая. Там море только из-под крана – ржавая хлорка, да разболтанный смеситель.
Катунь и Амур переглядываются.
Что она такое говорит? Не уж-то проклятиями сыпет?
Хлопок. И вновь стул с наглой девчонкой оказывается перевернутым. Хастах замахивается ногой, но не успевает нанести удар. Разумовский отпихивает его к Нахимову. Здоровяк уже поднялся с постели и тут же заламывает руки Хастаха за спину.
– Ты чего, белены объелся? – взволнованно басит Катунь, роняя отбивающегося Хастаха на кровать и вжимая парня всем телом в матрас. Амур поднимает девчонку, но не спешит отвязывать. То, как бережно он берёт её за предплечья ранит меня в самое сердце.
– Порядок? – будничным тоном интересуется он, разглядывая разбитые губы и проступающие синяки на тонкой шее. Не дождавшись ответа, продолжает:
– Я отвяжу тебя, но если ты сделаешь какую-нибудь глупость, то придётся отпустить моего милого друга, чтобы он закончил начатое.
То, что говорит Разумовский, не вяжется со слепой яростью в зеленых глазах.
Хастах его ослушался.
Все, кто не способен беспрекословно повиноваться, представляют опасность. Как гроза или пурга – их нельзя контролировать.
Девчонка кивает и Амур принимается развязывать за узлы на её запястьях.
– Откуда ты?
– Так я не на территории нашей прекрасной страны? – вопросом на вопрос отвечает пленница, разминая кисти, увенчанные багровыми полосами. Амур присаживается перед ней на корточки, освобождая ноги. Это напоминает мне ночь, когда он сделал мне предложение игнорируя тот факт, что мать его была категорически против нашего союза. Небо над садом горело звёздами, блестевшими в зеленых глазах, когда любовь всей моей жизни приклонила колени, прося моей руки.
– Нет! – вскрикиваю я, не до конца осознавая служило ли это ответом на вопрос или же было попыткой отмахнуться от воспоминаний.
Кто бы мог подумать, что самый счастливый момент моей жизни будет ощущаться больнее разбитого лица?
Улыбка тает на глазах, и девчонка испытывающе оглядывает меня с головы до ног.
– Назови имя и откуда ты. – требует Амур. Катунь выводит взбешенного Хастаха. Пожимает плечами, будто бы сожалея, что ему приходится выставить друга за дверь. Наверное, мне стоило уйти вместе с ними, но оставить Амура и девку вдвоём оказалось выше моих возможностей. Разумовский смотрит на пленницу снизу вверх, не торопясь отвязывать вторую ногу.