Черноглазая блондинка
Шрифт:
Берни сделал еще одну глубокую затяжку. Никто не наслаждается сигаретой так, как человек, который, как предполагается, бросил курить.
— Ты отдаёшь себе отчёт, — сказал он, — что в результате всего этого, убиты четыре человека, включая, кстати, охранника Каннинга, — как его там?
— Бартлетт.
— Включая его — он умер сегодня днём.
— Очень жаль, — сказал я так, как будто это было правдой.
— Как бы то ни было, после всего этого беспредела и всех этих убийств я не выдвинул ни одного обвинения и не отправил в тюрьму ни одного подозреваемого.
— Вы можете проделать это со мной за
Берни вздохнул. Он был усталым человеком. Я хотел было предложить ему подумать об отставке, но не стал. Помолчав, он спросил:
— Ты смотришь бои, Марлоу?
— Ты имеешь ввиду, по телевизору?
— Да.
— Иногда.
— Сегодня вечером я как раз наверху смотрел один. Когда ты позвонил, Шугар Рэй вытирал пол Джоуи Максимом. Я только что услышал, прямо сейчас, оттуда, из моего укромного уголка, где у меня свой собственный телевизор, звук колокольчика и громкое приветствие. Это, вероятно, означает, что Джоуи на полу, истекает кровью и выплёвывает в полотенце сломанные зубы. Хотел бы я увидеть, как он падает в последний раз. Я ничего не имею против большого Джоуи — он статный парень и отважный боец. И держу пари, что он устроил настоящее шоу, прежде чем для него погас свет. Жаль только, что мне не довелось посмотреть бой до конца. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Прости, Берни, — сказал я. — Я ни за что на свете не стал бы отрывать тебя от удовольствия, но подумал, что ты захочешь узнать о Питерсоне и обо всём остальном.
— Ты прав, Марлоу. Я благодарен тебе за то, что ты рассказал мне о том, что произошло, я действительно благодарен. Только знаешь, как тебе лучше поступить сейчас? Хочешь знать, что можно сделать?
— Не совсем, но я думаю, ты всё равно мне расскажешь.
Я был прав. Он так и сделал. Его предложения были громкими, образными и по большей части анатомически невыполнимыми.
Когда он закончил, я вежливо пожелал ему спокойной ночи и повесил трубку. Он неплохой парень, Берни. Но, как я уже сказал, запальный шнур у него короткий, и становится всё короче.
Я все ещё мог смотреть в окно. Почему огни города, видимые издалека, кажутся мерцающими? Когда вы смотрите на них вблизи, они имеют устойчивый блеск. Должно быть, это как-то связано с окружающим воздухом, с миллионами мельчайших пылинок, кружащихся в нём. Все выглядит неподвижным, но это не так; оно движется. Например, стол, на который я положил ноги, был вовсе не твердым, а роем частиц, таких маленьких, что ни один человеческий глаз никогда не сможет их увидеть. Мир, если разобраться, — страшное место. И это даже не считая людей.
Раньше я думал, что Клэр Кавендиш может разбить мне сердце. Я не понимал, что оно уже разбито. Живи и учись, Марлоу, живи и учись, жизнь не становится длиннее.
Было чуть больше десяти, когда она позвонила. К тому моменту, ослабев и решив подкрепиться, я снова достал бутылку из глубокого тайника в ящике стола и налил себе скромную порцию бурбона на два пальца. Почему-то спиртное не кажется такой уж серьезной вещью, когда пьёшь его из бумажного стаканчика. Виски обожгло рот, который и так пострадал от всех тех сигарет, выкуренных за долгий день. Безусловно, я был
Я знал, что телефон зазвонит за секунду до того, как это произошло. Её голос был приглушенным, почти шёпотом.
— Он здесь, — сказала она. — Приходите обычным путем, через оранжерею. И не забудьте выключить фары.
Не помню, что я ответил. Может быть, я ничего и не сказал. Я всё еще пребывал в том странном сонном состоянии подвешенности, словно плавал где-то снаружи, наблюдая за своими действиями, но почему-то не принимая в них участия. Я полагаю, это было результатом всех этих ожиданий и напрасной траты времени.
Руфус ушёл домой, и пол, который он вымыл, давно высох, хотя подошвы моих ботинок скрипели по нему, как будто он всё ещё был мокрым. Ночь снаружи была прохладной, и дневной дым наконец рассеялся. Я припарковал машину на Вайн-стрит, под уличным фонарем. Как-будто большое тёмное животное затаилось на тротуаре, а фары, казалось, зловеще смотрели на меня. Потребовалось какое-то время, чтобы мотор начал кашлять и отплевываться, прежде чем с грохотом ожить. Вероятно, требовалась замена масла или что-то в этом роде.
Я ехал медленно, но всё равно прошло немного времени прежде чем показалось море. Я повернул направо по шоссе, и волны призрачной, бурной белой линией протянулись в темноте слева от меня. Я включил радио. Я редко это делаю, и потому я надолго забываю, что там было в последний раз. Станция, на которую был настроен приёмник, играла старый номер группы Пола Уайтмена, горячую музыку, безопасно охлаждённую для широких масс. Меня поражает, как у парня с фамилией Уайтмен [103] хватило духу играть джаз.
103
White man (англ.) — белый человек.
Прямо передо мной дорогу перебежал заяц, его хвост неестественно сверкнул в свете фар. Я мог бы провести некоторую параллель между животным и мной, но чувствовал себя слишком беспристрастным, чтобы озаботиться этим.
Подъехав к воротам, я выключил фары, убрал ногу с педали газа и дал машине остановиться. Луна зашла, и повсюду была тьма. Деревья нависали, как огромные слепые звери, вынюхивающие в ночи дорогу. Я немного посидел, прислушиваясь к тиканью мотора. Я чувствовал себя путешественником, завершившим долгое и утомительное путешествие. Я хотел отдохнуть, но знал, что пока не могу.
Я вышел из машины и с минуту постоял рядом, принюхиваясь. От двигателя исходил запах гари, но кроме этого ночь благоухала запахом травы, роз и чего-то другого, названия чему я не знал. Я пошёл через лужайку. В доме было темно, за исключением нескольких освещенных окон на втором этаже. Я подошёл к гравийной дорожке под входной дверью и свернул налево. Запах роз здесь был сильным, приторным и почти непреодолимым.
Где-то поблизости послышался шум, и я остановился, но ничего в темноте не увидел. Затем я уловил вспышку синего, глубокого, блестящего синего, и раздался свистящий звук, который быстро исчез. Должно быть, это был павлин. Я надеялся, что он не закричит, иначе мои нервы не выдержали бы.