Черноглазая блондинка
Шрифт:
— Где?
— Не имеет значения, где. Он позвонил мне, сказал, что хочет встретиться.
— Но… — Она быстро заморгала и позволила лёгкой дрожи сбежать вниз, до кончика туфельки, выглядывавшей из-под подола голубого платья. — Что он сказал? Он… он объяснил, почему притворился мертвым? Не мог же он появиться вот так, просто позвонив и попросив о встрече. Расскажи мне. Расскажи мне.
Я достал портсигар. Я не стал спрашивать, не возражает ли она, если я закурю; мне не хотелось быть настолько вежливым.
— Он никогда не был твоим любовником, не так ли? — сказал
— Тогда почему ты притворился, что веришь мне?
— Мне было любопытно. К тому же, если честно, мне не нравилась перспектива, что ты выйдешь из моего офиса и я никогда больше тебя не увижу. Жалко, правда?
Она покраснела. Это сбило меня с толку и заставило задуматься, стоит ли мне пересмотреть, хотя бы немного, все неприятные выводы о ней и её характере, к которым я пришёл с того момента, как утром поговорил с Питерсоном. Может быть, она была из тех женщин, которые легко обвиваются вокруг мужских мизинцев. Кто я такой, чтобы судить её? Но потом я вспомнил о той лжи, которую она мне наговорила, хотя бы по недомолвке, подумал обо всех способах, которыми она обманывала меня с самого начала, и во мне снова вскипел гнев.
Теперь она сидела, повернув лицо налево, показывая мне свой идеальный профиль. Можно ненавидеть женщину и при этом знать, что стоит ей только поманить, и ты бросишься к её ногам и осыплешь поцелуями её туфли.
— Пожалуйста, — сказала она, — расскажи мне, что произошло, когда вы с ним встретились.
— У него был с собой чемодан. Он хотел, чтобы я передал его человеку по имени Лу Хендрикс. Знакомо это имя?
Она пренебрежительно пожала плечами.
— Полагаю, что слышала.
— Ты чертовски права. Это тот самый парень, которому Питерсон должен был доставить наркотики.
— Какие наркотики?
Я усмехнулся. Она по-прежнему смотрела куда-то в сторону, демонстрируя мне классический профиль, который был намного лучше, чем у Клеопатры.
— Давай, — сказал я. — Теперь ты можешь перестать притворяться — фарс закончился. Ты ничего не потеряешь, если будешь честна — или ты забыла, как это?
— Не надо меня оскорблять.
— Согласен, но это довольно приятно.
Я стряхивал пепел с сигареты в сложенную чашечкой ладонь, и Клэр встала, взяла с крышки пианино большую стеклянную пепельницу, подошла и протянула её мне, а я высыпал в неё пепел и поставил на пол рядом со стулом. Она повернулась, ещё раз прошуршав шёлком, вернулась и снова уселась на табурет у рояля. Несмотря на то, что я злился на нее, злился как чёрт, во мне заболело осознание того, что я навсегда потерял тот её маленький кусочек, который она ненадолго позволила мне считать своим.
— Скажи мне кое-что, — попросил я. — Неужели всё это было только притворством?
Я заметил, что занавески на окне слева слегка шевелятся, хотя не чувствовал ни малейшего сквозняка.
— Что значит «всё»?
—
Она посмотрела на свои руки, сложенные на коленях. Я думал о лампе у кровати с нарисованными на ней кроваво-красными розами, о том, как она стонет в моих объятиях, как её веки трепещут, как её ногти впиваются мне в плечо.
— Нет, — сказала она таким тихим-тихим голосом, что я едва расслышал. — Нет, не всё.
Она подняла на меня глаза и с умоляющим видом приложила палец к губам и слегка покачала головой. Я ответил ей пустым взглядом. Ей не стоило волноваться; я не собирался говорить вслух то, о чём она молча просила не говорить. Какой в этом смысл? Зачем причинять ещё больше вреда в добавление к тому, что уже был причинён? Кроме того, мне отчаянно хотелось верить, что она легла со мной в постель, потому что хотела этого, что это не было ещё одним из того, что она сделала для человека, которого действительно любила.
Шторы снова зашевелились.
— Вы просите слишком многого, миссис Кавендиш, — сказала я достаточно громко, чтобы все в комнате услышали. Клэр кивнула и снова опустила голову. Я затушил сигарету в пепельнице на полу и встал.
— Всё в порядке, Терри, — сказал я. — Можешь выходить. Мы закончили играть.
Сначала ничего не произошло, кроме того, что Клэр Кавендиш издала смешной сдавленный писк, как будто её что-то ужалило, и закрыла рот рукой. Затем эти таинственно движущиеся шторы раздвинулись, и в комнате появился человек, которого я знал как Терри Леннокса, с той самой улыбкой, которую я так хорошо помнил: мальчишеской, смущенной, немного печальной. На нём был двубортный тёмный костюм и синий галстук-бабочка. Он был высок, худощав и элегантен, и эта элегантность ещё больше подчеркивалась его кажущейся неосведомлённостью. У него были тёмные волосы и аккуратные усы.
Меня поразило, что я никогда не видел его настоящего лица. Когда я впервые увидел его несколько лет назад его волосы были светлыми, а правая щека и челюсть неподвижными, мёртвая кожа была покрыта длинными тонкими шрамами. Во время войны он оказался под миномётным обстрелом, а потом попал в плен к немцам, которые кое-как его подлатали. Такова, по крайней мере, была история, которую он всем рассказывал. Потом, позже, когда убили его жену и, похоже, он собирался взять на себя за это ответственность, он сбежал в Мексику — я бы даже сказал, с моей помощью, — где инсценировал своё самоубийство и сделал масштабную пластическую операцию, на этот раз дорогостоящую профессиональную работу, превратившую его в латиноамериканца. После я встретил его под новой личиной, а потом он исчез из моей жизни. И вот теперь он вернулся.
— Привет, старина, — сказал он. — Не мог бы ты дать мне сигарету? Я почувствовал запах дыма и мной овладела внезапная жажда.
Стоило отдать Терри должное — кто ещё смог бы прятаться полчаса за шторой и выйти оттуда с таким самообладанием и самоиронией Кэри Гранта? Я шагнул вперёд, достал портсигар, открыл его большим пальцем и протянул ему.
— Угощайся, — сказал я. — Сдаёшься или как?
— Да, — сказал он, беря одну из моих сигарет и оценивающе вертя её в пальцах. — Это сказывалось на моём здоровье. — Он приложил руку к груди. — Сухой воздух там, внизу, мне не по нраву.