Чернокнижники
Шрифт:
Видя, что аудиенция окончена, Савельев приподнялся и взялся за ручку двери. Вдруг незнакомец крепко схватил его за локоть:
— Погодите…
Савельев послушно сел. Незнакомец наклонился к нему, глядя пытливо и, пожалуй, даже взволнованно:
— А не видали вы там необычных людей?
— Это каких? — искренне недоумевая, спросил Савельев. — Вот разве что Мокей, этот еще какой необычный…
— Я не про Мокея, — по лицу незнакомца видно было, что он старательно ищет подходящие слова. — На вид человек вроде бы обычный, но порой проглянет в нем что-то такое, чего в человеке быть не должно. Вот, скажем, если смотреть не прямо, а искоса, уголком глаза… Иногда случается, что у человека сквозь его лицо как бы другое
— Да вроде бы, — сказал Савельев.
А что тут было не понять? Этот загадочный Петр Петрович старательно пытался объяснить, как можно высмотреть альва и определить его как нечто, ничего общего не имеющее с обычным человеком. Именно так. Частенько самые обычные люди, вовсе не наделенные какими-то особыми способностями (пользуясь аконоканской терминологией, никак не карны), все же могут краешком глаза увидеть истинную суть и притворившегося человеком альва, и какой-нибудь другой нечисти…
Получалось, что перед ним сидит в некотором роде собрат по ремеслу. И здесь при Тайной канцелярии уже есть соответствующий отдел… о котором, конечно, Особому комитету ничего не известно, как и о прочих подобных учреждениях, существовавших в прежние времена. Лишь зыбкие, неуловимые следочки ведут и в екатерининские времена, и в аннинские, и в годы Грозного царя. Но ничего конкретного. А наблюдательные приборы ничем не помогут, просто-напросто неизвестно, за кем наблюдать. Как показывает опыт Особой экспедиции и Особого комитета с момента их становления при государе Николае Павловиче, охотниками могут оказаться самые неожиданные люди, порой с громкими историческими именами, те, на кого и подумать вроде бы невозможно…
— Нет, ничего такого не усматривал, — сказал Савельев. — Из необычных людей там только Мокей со своими чудесами… да Татьяна Колычева — красива, смело можно сказать, необычайно…
— Жаль… — сказал Петр Петрович. — Вы вот что… Вы там почаще старайтесь смотреть на людей не прямо, а искоса, исподтишка… Вдруг да и увидите что…
— Понятно, — сказал Савельев, вновь приподнимаясь…
На сей раз ему никто не препятствовал, только Кушаков на прощанье с многозначительным видом покачал указательным пальцем.
Савельев направился прежней дорогой, туда, куда шел, пока на дороге не оказался Павлуша. Настроение у него было великолепнейшее, душа, можно сказать, пела и плясала с прихлопами, перетопами и ухарскими взвизгами на казачий манер.
Прямо-таки расцеловать Кушакова хотелось — без малейшего отвращения. Это как же удачно сплелось… И связка отмычек в кармане, и все обитатели дома будут сегодня дрыхнуть до утра мертвым сном. Лучшего подарка и не придумаешь…
Если рассуждать вдумчиво и серьезно, то, вероятнее всего, кушаковский человек в доме Барятьева — шеф-повар, или как они тут именуются, самый главный над всеми, кто занят приготовлением пищи. Только такой человек способен, не вызвав ни малейших подозрений, обработать сонным персидским зельем чертову уйму кушаний и питий. Для господ в доме одна поварня, для челяди — другая, гораздо более незатейливая, агент должен иметь беспрепятственный доступ в обе, и никто не должен его присутствию там удивиться… Несомненно, главный над поварами. А вот среди лакеев и прочей дворни кушаковских людей наверняка нет, иначе он не дожидался бы, когда подвернется «Михайло», а провернул такое дельце гораздо раньше…
…Трактир, где назначили встречу, оказался заведением солидным и чистым, явно предназначенным не для простонародья. В обширном светлом помещении степенно, без громких разговоров потребляли кушанья, вино и водочку главным образом пожилые степенные люди, не столь уж и роскошно одетые, более всего похожие на купцов. Офицеров не видно, иначе не миновать бы шумства — в каком это столетии господа офицеры гуляли по ресторациям тихо?
Капитана Калязина, сеньора восемнадцатого столетия, он увидел в дальнем конце комнаты, в уголке, в полном одиночестве. Капитан безмятежно покуривал короткую трубочку и выглядел привычнейшей деталью текущего века: усатый, румяный, бравый, судя по платью — не щеголь, но и не бедняк, больше всего похож на отставного офицера, а ныне помещика средней руки с сотенкой-другой душ…
— Почему задержались? — негромко спросил капитан, когда Савельев уселся. — Так просто или случилось что?
Савельев кратенько изложил.
— Да это ж сущее черт побери! — сказал капитан, улыбаясь во весь рот. — Пока мы прикидываем, как приступить к делу, Алексей Иваныч нам благороднейшим образом облегчает задачу, нимало о том не ведая… Кстати, каковы ваши впечатления от Тайной канцелярии?
— Да уж неблаголепное местечко, — с чувством произнес Савельев. — Пытошные я, слава богу, миновал, но дух уловил…
— Бывает и хуже, — веско сказал капитан. — Авторитетно вас заверяю: самое жуткое в восемнадцатом столетии — это даже не Тайная канцелярия, а тайная полиция Венеции. Уж можете мне поверить, доводилось с этими синьорами пересекаться…
— Вам, конечно, виднее, — усмехнулся Савельев. — Только мне от сего факта было бы не легче, возьмись они за меня там всерьез…
— Логично… Итак, вам сегодня предстоит крайне интересная ночка? А ведь вам, пожалуй, для пущей надежности и ради облегчения задачи нужно кое-что подбросить… Я часа через четыре буду в батальоне, так что вечером, когда они уснут, ждите посылочку. Очень сподручно со свечкой по дому бродить… Вот что, друг мой, — он понизил голос почти до шепота. — Я два часа как из батальона. Архивисты все это время, что вы здесь, работали, не покладая рук, круглосуточно, сменяя друг друга. И, знаете ли, кое-что интересное раздобыли. Буквально через неделю после дня нынешнего его сиятельство князь Федор Барятьев будет исключен из списков роты Лейб-кампании. Так и написано: «исключен из списков». Без малейших указаний причин. А это, поверьте знатоку столетия, предельно странно. В первый и последний раз встречается — чтобы без указания причин… Если бы он просто умер, так бы и написали. И непременно указали бы в приказе. Любила матушка своих преторианцев, кончина каждого в особом приказе отмечалась. Обо всех до единого, кто скончался в елизаветинские времена, есть и упоминание в приказах, и запись в послужном списке «исключен за смертью». А про Барятьева — ни гугу. В этом феврале исчезает Барятьев из Истории напрочь.
— А понаблюдать…
— Аркадий Петрович… — усмехнулся капитан беззлобно. — …Кто бы ждал, право, когда именно вам в голову сия мысль придет… Конечно, как только обнаружился столь странный документ, первым делом… И ситуация стала еще более загадочной. Неделю спустя на месте барятьевского дома — одно пепелище. Фундамент торчит, да малость обгорелого дерева. И шесть дней назад — то же самое… И пять… Короче говоря, завтра, еще до наступления темноты, что-то произойдет. Что именно, пронаблюдать не смогли… Вы понимаете причину?
— Ну конечно, — сказал Савельев. — Полгода в батальоне…
Это означало, что в неизвестных событиях, конечно же, участвовали люди из батальона, и в первую очередь — он сам. Есть у Времени этакое любопытное свойство… Пока человек, как вот сейчас Савельев с Калязиным, пребывает в былом (или в грядущем, неважно), непосредственно за ним наблюдать можно круглосуточно, хоть круглогодично. Но вот заглянуть в здешнее будущее путешественника по времени не получалось никогда и ни у кого. Ученые так и не поняли, почему это происходит, но суровый факт остается суровым фактом: ничего увидеть не удается, на экранах мельтешение и рябь, и так всегда… Надо полагать, множество законов Времени еще не то что не изучено, а попросту не открыто. «Сопротивляется времечко», — брякнул как-то фон Шварц на одной из вечеринок. А господин Рычков, физик видный и способый, поправив пенсне, отозвался не без грусти: «Совершенно антинаучный термин, конечно… не научных, увы, пока не имеется…».