"Чернуха"
Шрифт:
— Ага. Значит, вы утверждаете, что после опубликования закона об интеллектуальной собственности пользовались официально приобретенными экземплярами печатной продукции только в целях личного удовлетворения интеллектуальных потребностей?
— Да, именно так.
— Так и запишем, — инспектор уже сидел за столом, поглядывая, как мужики в черных комбинезонах таскают книги в машину, и заполнял стандартный бланк.
— А дети?
— Что?
— Ваши дети читали эти книги? — ткнул он пальцем в полки.
Я задумался, вспоминая
— Э-э-э… Да. Читали. Но только до опубликования закона!
— Умно, умно. Так и запишем с ваших слов. Писали ли вы рецензии на книги? Хвалили или осуждали их? Имели связи с авторами?
— Нет, нет, нет.
— И в разговорах не было такого, что вот та книга — дерьмо, а вот та — обязательна к прочтению?
— Что вы! После закона — ни с кем!
— Понятые, вы слышите? Подтверждаете?
Понятые покивали головами, подтверждая.
Ну, а что — я с соседями о книгах никогда и не говорил. Это правда. С ними — о другом.
Из спальной вышел незаметный штатский, положил перед инспектором толстый черный том, прошелестел:
— Под подушкой прятал.
Инспектор побледнел.
— Вы что, с ума сошли? Такое — держать дома! Знаете, какие суммы выставили семьи авторов нашему государству? Ну, нет… Это на моем уровне не решается. Придется вас задержать до выяснения и до расчета нанесенного вреда.
— Да какой там вред? — начал я.
— Дурачка-то не стройте. Какой вред. А вот — не полученная выгода за все годы. И вы — в числе тех, кто будет ее отрабатывать и выплачивать. Не государству же отдавать весь Резервный фонд за вашу небрежность!
Книгу уже упаковали в пластиковый пакет, поставили печати. Понятые расписались.
— Кстати, раз уж все равно с вами не закончили, придется и остальные книги проверить. И закон вы знаете. Если что — вы оплачиваете пересылку использованных экземпляров автору.
Ну вот… Предупреждали же меня друзья! А теперь… Ну, ничего. Все там встретимся.
Два наряда вне очереди
Развалины вдали дымились бетонной пылью, сворачиваемой легким ветерком в голубоватые жгуты. Когда все рухнуло, опять обнаружилось, что в швах цемент другой марки. Все обнаруживается, почему-то, обязательно только когда рухнет. А пока стоит, никто, выходит, и не ковырялся. Ну, стоит себе и стоит. Теперь вот горы щебня, плиты, завалы, торчащая арматура и блокпосты на дорогах.
— Сержант, а вон еще какие-то едут.
Сержант в фирменной голубой каске поднял бинокль, внимательно рассматривая приближающихся к посту.
— Ну, и что?
Он был из русской семьи откуда-то из Сан-Франциско. В армию пошел, рассказывал, чтобы заработать немного и получить грант на обучение в университете. Историю любит, рассказывал. Акцента у него совсем не было, что интересно. Там у них все чисто разговаривают.
А нас призвали по мобилизации, в связи с чрезвычайной ситуацией. Вот и распределили по постам: сержант ихний, то ли от ООН, то ли от ЕС — сейчас и не понять уже, кто тут рулит, а бойцы — наши "партизаны". Кое-как обмундированные, кое-как вооруженные, поставленные под начало американца.
— Как — что? Мародеры, сержант! Вон, тележки у них, вещи…
— Слушай, рядовой, — сержант неодобрительно покачал головой. — Ты здесь эксперт, что ли? Или на людях написано крупными буквами, что они мародеры? И потом, что ты понимаешь под этим термином? Он у вас в уголовном законодательстве как-то отражен?
— Во, шпарит, — восхитился Вован, не отрываясь от бойницы, в которую торчал ствол его ручного пулемета.
Вован при знакомстве сразу попросил звать его как угодно, но только не Вованом. Вот Вованом сразу и стал. Прилипло — не отдерешь. А что? Типичный Вован. Здоровый такой, молодой, но уже пузатый, с толстой красной шеей. И злой. Он даже когда улыбается, так и ждешь, что в зубы врежет.
У него в городе семья осталась, говорят.
— Ну, как…,- тяну я. — Мародер — это тот, кто ворует ценности у мертвых. Так, наверное.
Я тут самый старший по возрасту. Через год меня бы из списков резервистов вычеркнули. А тут — такое, вот и попал. Пацаны меня уважают. А сержант подсмеивается все время. Очень ему строй моих мыслей смешным кажется. Однобоким и начисто идеологизированным. Ну, так, высшее когда еще получал! Тогда и научили, как и что понимать.
— Ворует у мертвых, — сержант хмыкнул. — Да ты философ, а не правовед, старый. Как можно что-то воровать у мертвых? И какие у мертвых могут быть ценности? Сам подумай, прежде чем говорить такое.
— Получается, что не воруют? — тут уже я задумался. — А! Не так! В связи со смертью владельцев ценности становятся выморочным имуществом и отходят в собственность государства. Таким образом, мародеры похищают ценности у государства, нанося ему материальный ущерб. А мы, как представители государства, должны, значит…
— Стоп! Мы здесь представляем международные силы в зоне чрезвычайной ситуации. Ясно?
— Так точно, сэр! — когда сержант говорит таким тоном, надо выкатить грудь, расширить глаза, смотря в точку чуть ниже кокарды на кепи или сегодня — ниже эмблемы на каске, и кричать: "Есть, сэр! Так точно, сэр! Никак нет, сэр!". Этому он нас научил в первую очередь. Неделю муштровал.
А на посту мы уже больше месяца. И смены нам нет, потому что везде плохо. Кормят, правда, хорошо. В остальном, выходит, все плохо. Нас здесь целое отделение. Ходим по трое на пост, пока трое дежурит за столиком под козырьком, играя в старые засаленные карты, а еще трое спят в палатке. Должны были давно сменить, но нет людей. Везде сейчас такое.
— Разрешите обратиться? — это опять я.
— Обращайтесь, рядовой, — махнул он ладонью у края каски. — Разрешаю, валяй, старый!
— Так что, мы с мародерами, выходит, никак?