Черные алмазы
Шрифт:
В поисках его погибли Франклин со своими мужественными спутниками. Их пример не отпугнул, а, напротив, нашел последователей: люди с сердцами из стали и непоколебимой волей двинулись по их следам, добрались до бесконечных ледяных полей, чтобы разыскать там трупы погибших и их бесценные записи.
Им удалось достигнуть страны вечной зимы, посещаемой лишь охотниками-эскимосами.
Два ирландских мореплавателя наткнулись на пролив Веллингтона, свободно текущий меж ледяных айсбергов, и самый последний остров в этом проливе назвали Ирландским глазом. Русские этот пролив называют словом, на их языке значащим «водяная улица».
Пролив
Большинство путешественников, суда которых вмерзли в лед между вечными колоссами Ледовитого океана, спасались оттуда на санях, бросив все, кроме своих записей.
В 1852 году капитан Бельчер вынужден был оставить в проливе Бэрроу четыре корабля, сжатых огромными ледяными торосами, которые на суше именовали бы горами.
Одно из этих четырех покинутых судов, «Resolute», [91] следующей весной отделилось от своих спутников. Отправилось в плаванье на свой риск и страх. И шло шестнадцать месяцев без парусов, без штурмана, без капитана, без единого матроса, его вели лишь таинственные морские течения, пока наконец на расстоянии тысячи двухсот морских миль от пролива Бэрроу в Хогарт Санде, чуть ли не на другом конце земли, его перехватил американский капитан Баддингтон.
91
«Решительный» (англ.).
Следовательно, «заблудшее» судно само отыскало путь в открытое море, и, несомненно, большую его часть ему пришлось пройти через «теплое море».
Если бы это судно могло говорить!
Но кое-что оно все же сумело рассказать!
Левый борт его был сплошь залеплен улитками. Наверное, какое-то время оно сидело на мели, и, пока прилив вновь не освободил его, бортовая обшивка обросла улитками. Это были улитки вида багрец. Питаются они морскими растениями. Следовательно, там, где проходило судно, есть и улитки и растения. Там море никогда не замерзает.
Но судно привезло с собой еще одно свидетельство — птичье гнездо. В гнезде сидела аистиха с двумя птенцами. От наших аистов она отличалась голубым оперением, торчащим на голове хохолком. Она не была похожа ни на один из ныне известных видов птиц.
Когда аистиха увидела людей, входивших на палубу судна, она схватила длинным клювом одного из своих птенцов и улетела с ним. Капитан не разрешил в нее стрелять. Птица летела быстрее, чем обыкновенные аисты; она рассекала воздух со скоростью тридцати саженей в минуту, что в час составляет двадцать семь миль.
Оставленного птенца моряки окружили заботой, но он ничего не ел. Через тридцать часов вернулась ею мать. Тем временем судно, взятое на буксир пароходом, продолжало путь к югу. Значит, птице с ближайшей суши пришлось пролететь расстояние в семьсот восемьдесят миль.
То, что она побывала на суше, доказывала принесенная ею в клюве лягушка, которую она бросила своему птенцу, пролетая над палубой. Такой лягушки до сих пор никто не видел. На спине ее были чешуйки, словно панцирь squamosus. [92]
92
Мopcкая
Птенец с жадностью проглотил лягушку.
Через сорок часов аистиха вернулась еще раз, снова принеся своему птенцу такое же земноводное, но маленького аистенка уже не было в живых. Моряки сделали из него чучело, а лягушонка заспиртовали и подарили и то и другое нью-йоркскому музею. Естествоиспытатели, осмотревшие экспонаты, признали, что это экземпляры совершенно неизвестных видов животных, столь же экзотичные, как австралийская фауна в глазах европейцев.
Материк, на котором они плодятся, судя по полету птицы, начинается у 85 градуса северной широты, ведущее к нему открытое море находится на несколько градусов ближе, и там уже должен быть теплый климат.
Но откуда это тепло? Если уже у 72 градуса замерзает ртуть и ее можно ковать, как металл.
Невзгоды полярных исследователей становятся все ужаснее, трудности возрастают по мере того, как они приближаются к Северному полюсу.
Самым храбрым, самым удачливым полярным исследователем, вынесшим больше всего испытаний, был капитан Кейн.
То, что он увидел на 80 градусе северной широты, это абсурдная фантазия, чудесная мечта уснувшей природы.
Зима там стоит вечно, но у нее есть разные периоды, лето, например, такая же зима, но не столь суровая.
В один из осенних вечеров солнце в последний раз опускается за горизонт и шесть месяцев не восходит. Наступает ночь, которая длится полгода. Светятся только далеко простирающиеся снежные поля да луна, а иногда возникает таинственное aurora borealis — северное сияние.
Градусник показывает сорок градусов ниже нуля (по Фаренгейту).
Ни животные, ни растительные организмы здесь существовать не могут. Последний зимородок исчезает с неба, последний морж из воды, и даже ягель, растение, упорнее всех цепляющееся за жизнь, пропадает с каменных скал. Человек остается один.
Он остается в таком страшном одиночестве, что однажды, когда волосок пощекотал шею Кейна, капитан радостно потянулся за ним, приняв его за блоху. Он образовался тому, что в этой стране пустоты, кроме него, есть еще одно живое существо. Тщетная радость! Даже и этот последний, верный, задушевный друг там покидает человека. Там живет лишь Ничто.
А какие капризные формы и образования создает Ничто из любого Нечто, которое отважные люди привозят в его страну!
Во что там превращаются продукты?
Сушеные яблоки становятся кусками халцедона. Из них можно отгранить очень красивые печатки для колец. Кислая капуста в бочках образует некий новый вид металла, который можно расщеплять на слои, как слюду, и срез его отливает перламутром. Сахар же, известный нам в кристаллической форме, здесь становится похожим на застывший каучук, смешанный с древесными опилками. Его нельзя ни ломать, ни резать, только пилить. Из масла можно вытачивать отличные фигурки, как из слоновой кости, и его разрез отсвечивает слюдой. Мясо напоминает прекраснейшую мраморную мозаику, которая выдержит соперничество с флорентийской; острие топора отскакивает от него, и расколоть его можно только железным ломом. Бочка с керосином, с которой сбили обручи, чтобы разломать горючее кувалдой, представляла собой каменный каток, и им можно было бы укатывать щебень на макадаме.