Черные ангелы
Шрифт:
Судья досчитал до десяти и развел руки. Итальянец так и не поднялся. Зал неистовствовал. Это был один из диких приемов бокса. Приемов, к которым нельзя было придраться, но которые делали бокс 'грязным', и мы знали истинную сторону истории Поперченко, который в ресторане пристал к жене совершенно незнакомого человека и ударил его так, что он улетел быстрее собственного визга. Был скандал. Дело замяли. Но через полгода в лифт с ним вошли двое и потыкали его ножами. Запорожный отличился тем, что ударил партнера после гонга, когда тот не был готов к удару. Партнер почти лишился зрения. Носил толстые очки и то мог читать не дальше собственного носа.
Потом, когда они стояли по обе стороны судьи, Рыбаков сматывал бинты и складывал их за майку. По-моему, он даже не
— Это нечестно! — кричал Леха и тыкал меня локтем в бок. — Это нечестно!
— Брось! — сказал я ему. — Пойдем выпьем.
Я совершенно забыл, зачем мы сюда пришли. Толпа гудела и стонала. Пару минут мы даже не слышали собственного голоса.
Второй бой мы тоже посмотрели. На этот раз другой итальянец, которого можно было уже не называть итальянцем, потому что от великого 'сапога' остались одни верхушки гор, показал, на что он способен. Зет был длинноруким и сухим, как деревяшка, и я даже подумал, что он рассыплется от собственных движений. Однако он оказался юрким и выносливым, как бегун на длинные дистанции. Два раза Зет ударил, чуть закручивая, левой через плечо противника и попал, но это не принесло мгновенного результата. И в следующем эпизоде он уже не бил сверху, потому что понял, что противник готов к таким ударам и прекрасно их амортизирует, а нацелился чуть ниже и, прижав противника к канатам и, 'дернув' его пару раз, нанес казалось бы несильный, но точный — вначале левой и тут же правой — удар в челюсть, в голову, и судьба встречи была решена. Он понял это еще до того, как противник упал. Понял по его глазам, по удивленному лицу. Но все равно ударил еще и еще, и только подбежавший судья разнял их, отослал его в угол и открыл счет.
— Он бьет… — возбужденно воскликнул Леха, ткнув меня в бок, — он бьет, потому что проффи. Гляди!
Но в этом раунде Зет не добил противника — помешал гонг и вязкость боя. Сумбурность движений боксеров в ближнем бою никому из них не приносила удачи. Но когда Зет отлипал от противника, он умудрялся проводить один-два удара так, что у того дергалась голова. И когда пробежали три минуты, его противник был в состоянии гроги, потому что посмотрел, в какой угол ему надо идти. Все последующие раунды он нюхал перчатку, которую секунданты ему пропитали нашатырем и висел на Зете. Он исполнял какой-то странный танец под названием 'Я тебя боюсь'.
Зато в следующих двух раундах несколько пропущенных Зетом джебов заставили поволноваться нас, и я получил еще пару тычков в ребра от возбужденного друга. Оба они были проффи, и его противник не хотел сдаваться так просто и выстоял почти до финального гонга. В некоторые моменты он предпринимал отчаянные попытки оказать сопротивления, но ему не удавалось отсекать углы Зету, который был склонен к игровой манере и бегал по рингу, как заяц.
Зет все очень хорошо видел, к тому же он бил, как паровой молот — по звуку было слышно. С нижнего яруса и выше — хочешь попасть в голову, начинай с туловища, а после атаки делай шаг назад. Первая заповедь боксера.
За десять секунд до финального гонга Зет дождался своего момента. И это было более чем удивительно, потому что сам удар не выглядел сильным — короткий и резкий все той же правой, хотя до этого гораздо эффектнее он бил двойными левой даже без размаха, без инерции, на одной силе мышц и реакции, вкладывая в них только скорость, что было странно при его гладкой, длинной, плоской мускулатуре. Ноги у противника сделались, как спагетти. Он зашатался, казалось решая, упасть или не упасть. Зет шагнул, чтобы ударить еще раз, но судья, расставив руки, бросился между ними, и противник все же упал. Судья наклонился, посмотрел ему в глаза, вынул изо рта капу и развел руками. Все было кончено.
Зал неистовствовал. Люди вскочили со своих мест и на несколько минут превратились в единую свистящую, орущую толпу. Даже Леха негодующее топал ногами.
— Халтура! — кричал он. — Халтура!
Я не стал спорить. Я считал, что неплохо разбираюсь в боксе, потому что, когда учился в университете, сам немного боксировал, но понял, что здесь мы столкнулись с чем-то удивительным. Одно я знал точно, такие удары не проходят, если над ними не тренироваться. Вернее, это была природа Зета и тренировки, слишком здорово он гасил скорость противника молниеносными сериями в корпус. Это было настоящее искусство. Очень редкое искусство, и это привело зал и Леху в восторг. Пока он таким образом развлекался, я вышел в фойе, спустился под трибуны и в безлюдном коридоре рядом с туалетами нашел кабинку, откуда позвонил Тане Малыш по видеотелефону.
— В наших файлах его нет… — сказала она мне деловым тоном, и я убедился, что ее недавние слезы высохли без всяких последствий.
После этого поди разберись в женщинах, подумал я, чего они хотят?
— Ну? — нетерпеливо спросил я.
При всех ее прочих качествах она была исполнительна.
— Не хами, — сказала она.
— Извини, — ответил я.
— Я залезла в 'комп' Луки…
— Молодец! — похвалил я.
— Месяца два назад Севостьянов действительно болел. Откуда ты это узнал? — спросила она и, оторвавшись от своих записей, взглянула на меня.
— Понятия не имею, — ответил я, — интуиция.
Конечно, я не мог ей сказать, что догадка родилась из разговора с человеком в Смольном. Если Севостьянов генетически измененный человек, то он должен некоторое время болеть. Это была аксиома реальности: раз было воздействие, значит, должна быть и реакция. Она также сообщила мне адрес. Он жил за окраиной города — в Девяткино. Почему в Девяткино? Это надо было выяснить.
Вдруг я услышал, как кто-то снаружи дергает дверь кабинки, причем так настойчиво, словно пытался взломать ее.
— Леха, это ты? — громко спросил я. — Сейчас выйду…
И тут я сообразил, что у меня в ухе 'ракушка', а значит, Леха должен был по крайней заговорить со мной. Я прижался к стене кабинки, выхватил револьвер, взвел курок и направил его в сторону двери.
Таня Малыш потеряла меня из виду и спросила:
— Сператов, ты куда делся?
Она любила называть меня по фамилии. И мне казалось, что каждый раз она испытывает тайное злорадство от того, что таким образом пытается держать меня на дистанции. Вдруг экран взорвался от автоматной очереди. Осколки стекла разлетелись во все стороны, и в кабинке стало темно, как ночью. Свет проникал внутрь только сквозь дырки от пуль. Я был оглушен. Запахло гарью и металлом. В ушах стоял грохот. Мне показалось, что прошло целая вечность. Потом снаружи снова кто-то стал возиться с нехитрой защелкой на двери. Я вытянул руку вперед так, что почти ткнул стволом в дверь, и выстрелил. На мгновение сноп огня озарил кабину. С той стороны кто-то упал, как мешок с глиной. Я распахнул дверь — на полу лежал рыбак или, вернее, тот человек, который рыбачил странную рыбу 'чучунда'. На его груди расплывалось красное пятно. Он силился подняться, но взгляд у него уже был бессмысленным. Кроме этого в воздухе явно стоял запах кошачьих 'духов'. Значит, он был не один. Плохо соображая, что надо делать, я перешагнул через него и выбежал наверх.
Леха не заметил моего отсутствия. Я сел рядом и попытался успокоиться. На ринге боксировали два атлета. Один был наш, второй — натуральный негр. После Зета они смотрелись не так эффектно — особенно выпад правой нашего по фамилии Казачок, у которого на черных трусах красовалась очень знакомая эмблема в виде оранжевой пумы, изготовившейся к прыжку. Казалось, проходит целая вечность, пока его кулак доберется до цели. Несколько раз он прилипал к противнику, и тогда из бокса получалась греко-римская борьба. В пятом раунде он упал от бессилия. В шестом — буквально висел на противнике, а в седьмом раунде только и делал, что бодался. Вдруг его противник подпрыгнул и стал бегать по рингу: оказалось, что Казачок откусил ему ухо. Победу под свист толпы присудили негру из какой-то богом забытой Нижней Вольты, где и ринга настоящего, похоже, не видели. Бой за звание чемпион мира по версии Джи-Би-Ай. Когда все кончилось, Леха захотел выпить водки и потащил меня в 'Карелию'. Выпивка была как нельзя кстати.