Чёрные апостолы
Шрифт:
– Не беспокойте его, Андрей, – просительно проговорил тихий женский голос, показавшийся почти родным.
– Ерунда, он открыл глаза, – ответил мужчина, не поворачиваясь, низким грудным голосом.
– Правда? – в голосе женщины слышалась радость.
Совсем юное женское лицо склонилось надо мной. Я его сразу узнал, хотя и не помнил, откуда, но только был уверен, что знал его всю жизнь. Девушка улыбалась, показывая две ямочки на щеках.
– Здравствуйте. Добрый день. Сейчас сделаю вам укол.
– Подожди, – мужчина провел рукой по краю постели
– Только не волнуйте его, пожалуйста.
– Заметано, сестра милосердия, не беспокойся.
– Я на фельдшера училась.
– Сократись.
Девушка отошла, и мир показался мне мрачнее.
– Тебя зовут Сергей Поливанов?
– Да, – тихо выдавил я и, удивившись своему сипу вместо ясного слова, кашлянул, чтобы прочистить горло.
Боль резанула грудь, плечо, руку. И я тут же вспомнил все: выстрелы, пожар, того парня из «копейки». Я закричал, хотя крик больше походил на стон.
– Я же предупредила, Андрей! – девушка подскочила к кровати. – Тихо, миленький, потерпите, сейчас сделаю укол трамала. Это хороший анальгетик, вам быстро станет легче.
Человек усмехнулся, вскользь глядя на меня. Кашлянув, словно в раздумье он поднялся.
– Ну ладно.
– Идите, Андрей, вы его волнуете.
– Не волнуйся сама, – небрежно откликнулся он и снова повернулся ко мне. – Хорошие новости не волнуют. Слышишь, парень, я тогда ребятишек по полям выловил, они нас увидели, и в разные стороны чесанули, поэтому тебя и не добили. Теперь им не до шуток. Поправляйся. А вот друга твоего я не спас. Они ему колом живот до спины пробили, все кишки на асфальте валялись.
– Андрей!
– Поправляйся, Серега. Пока.
Девушка, вздрагивая, торопливо натирала мне здоровую руку спиртом, держа наготове шприц.
И боль постепенно растворилась в безразличии. Я снова заснул.
А когда проснулся, за окном было утро. Я почему-то всегда знал, что лежу возле окна, так что и подниматься не надо, чтобы посмотреть на волю. За окном пели птицы. Солнце еще не заглядывало сквозь стекло, но низкие белые занавески заботливо отодвинули, и можно было видеть далекую полосу леса и синее небо. Может быть именно такая погода и называется бабьим летом. Мир, покой и тишина окружали маленький мирок, а на душе у меня оставался тревожный осадок: про такое обычно говорят – предчувствие.
– Доброе утро.
Я слегка повернул голову на голос, и губы помимо воли растянулись в глупой широкой улыбке. Девушка тоже улыбнулась мне.
– Как тебя зовут? – произнес я почти что своим обычным голосом, только может быть более тихим и хриплым – не мне судить.
– Настя. Помните, был старый фильм пор гардемаринов? Моя мама была его фанаткой, а папа вообще любил всякую старину. Они оба просто влюбились в Анастасию Ягужинскую.
Я подумал, что фильм не такой уж старый, чтобы говорить про него «когда-то». Его и сейчас показывают. И тут, хоть никогда не был фанатом, невольно засмеялся.
– Вы чего смеётесь?
– Просто меня зовут Сергеем.
– Да, я знаю…– тут только она поняла, что я имею в виду и тоже рассмеялась, краснея.
Я продолжал улыбаться во весь рот, пока не увидел её живот. Огромный, он выпирал из расстегнутого белого халатика, нависал, грозил порвать синее трикотажное платье. Улыбка невольно сползла с моего лица. Я не принадлежу к тем эстетам, которые считают, что беременность уродует женщину. Все это временное. И если там, в животе, начинает жить мальчишка, который назовет меня папой, я даже буду рад. Но в этот раз папой будут звать не меня. А жаль. Мать давно мечтает, чтобы ее непутевый сын женился, в надежде, что остепенюсь, хотя я такой же, как и все: ни хуже, ни лучше.
Девушка, заметив мой взгляд, тоже опустила глаза вниз и снова покраснела, правда, совсем немного. Но кольца на ее пальце не было. Хотя сейчас большинство людей живут вот так, в гражданском браке.
– Ты врач? – спросил я просто, потирая свою исколотую руку.
– Нет. Я только закончила на фельдшера. А практикую здесь, – то, как она сказала эту фразу, корябнуло меня. – Мне еще нет двадцати, когда бы я успела выучиться на врача. Но вы не волнуйтесь. Я хорошо ваши раны прочистила, обработала и наложила швы. Слава Богу, кости не задеты, а пули прошли навылет. Процесс заживления идет хорошо.
Мне вообще-то двадцать пять, но я считал себя почти что ее отцом, может потому что у нее в характере – быть младшей. Есть такие люди.
– Девочку или мальчика заказывали? – спросил я, глядя на ее огромный живот.
– Что? – она вздрогнула.
– Ну, папа кого хочет? Сына?
– Не знаю.
Я замолчал, а она стала перебирать какие-то склянки в стеклянном шкафу.
– Где я? Платить за лечение, надеюсь, не придется?
– А. Нет, что вы. У нас коммуна.
– Что?
– Ну…коммуна. Живем все вместе… – она смешалась. – Едим из одного котла.
– Господи, где я? На заре советской власти?
Девушка смотрела на меня, не понимая.
– Не обращай внимания, я пошутил.
– Вам нельзя много говорить.
Я кивнул. От частого дыхания у меня разболелась грудь.
– У вас кровь выступила. Лежите тихо.
Грудь стало жечь словно в огне, но я полежал тихо, и боль постепенно стихла.
– Вы будете кушать? – необычно ласково спросила меня девушка, видно думая, что меня придется долго уговаривать.
Но я облизнул губы и ответил:
– Быка съем со всеми копытами.
– Вот и хорошо. А у меня уже и куриный суп готов. Вы только молчите, я сейчас принесу.
Она скоро явилась с дымящейся миской, в такой у нас дома мать варит картошку.
– Вот, чуточку только остынет и я покормлю вас. А пока давайте, я вам поменяю бинты, хорошо?
Удивительная она была сиделка.
Наверное, все-таки повезло – ни одна пуля не застряла в теле, и раны потихоньку затягивались. Бинты уже не пачкались, и я начинал ходить. Левая нога при каждом шаге нестерпимо болела, и я сильно волочил ее, но все равно передвигаться самому было приятно, хотя бы до туалета.