Чёрные апостолы
Шрифт:
– Я перед интервью консультировалась со знакомым служителем церкви. Я знала, что вы все равно коснетесь Евангелия и Деяния Апостолов.
– Коммуна уходит корнями гораздо глубже.
– Хватит, хватит. Аппаратура отключена. Давайте просто разговаривать. Мне у вас нравится.
– Спасибо.
– Вы не будите возражать, если краткий репортаж о вас мы поместим в вечерних новостях, а полностью покажем в субботу вечером.
– В одноименной передаче?
– Я о ней и говорю.
– Вы профессионал.
– Теперь моя очередь благодарить за комплимент.
– Не за что. Еще вы очень красивая девушка.
– Извините. Телефон.
Раздались щелчки и слабые звуки мобильника, тихий голос:
– Да, слушаю. Ты где?
Голоса удалялись. И сигаретный дым тоже. Я уперся в подоконник. Киношники уезжали. Они грузили в машину свою аппаратуру, потом попрыгали туда сами, задвинули дверцу, и «Тойота» умчалась, а с ней и все никотиновые надежды.
Я бессильно упал ничком на кровать и постарался думать о чем-нибудь другом, но все мысли выплывали из сигаретного дыма. Дым витал по комнате, словно в бреду, и из него вырисовывались пачки сигарет, сигареты, окурки. Я тихо лежал в постели и терпел, пока мог. Но воля всегда была моим слабым местом. Не выдержав и встав, я стремительно бросился к двери, решив хоть выломать ее, а вырваться, ударился в нее и дверь, уже отпертая, подалась так легко, что я пошатнулся, удерживаясь на ногах. И тут увидел Настю. Она лежала на боку на узкой кушетке в прихожей, подложив под щёку руку. Ноги и поясницу прикрывала фуфайка.
Она приподнялась на локте, но я, как мог быстро, прошёл мимо, волоча больную ногу, в твердой уверенности, что стоит закурить, и я поправлюсь.
Пару больших окурков я подобрал сразу под моим окном. Но аппетит разгорелся. Весь подаваясь в перёд и волоча ногу, я добрался до того места, где стояла «Тойота». Удача. Сразу несколько бычков, одна едва прикуренная сигарета и смятая пачка «Кэмела», куда я тут же сложил свою добычу. На моё счастье земля была сухая и ни обёрточная бумага, ни табак не отсырели.
Коммунары, наверное, смотрели в окно и скалили зубы, но мне было все параллельно. Нечего устраивать у себя антиникотиновое общество. Я же в конце концов не просил их наливать по маленькой. Имеет право человек на крохотный недостаток?
От частых наклонов потемнело в глазах и я, едва не теряя сознание, дополз до своей кровати, упал на нее лицом вниз и лежал, тяжело дыша, словно загнанный.
Настя, уже поднявшись, молча стояла у кровати. Когда биение крови в ушах стало утихать, и мир прояснился, я услышал ее легкое дыхание. И вздохи. Она, наверное, жалела меня. Пусть. Я и сам себя жалел.
Слабость и головокружение отбили всякую охоту курить. Я спокойно лежал на животе и смотрел в одну точку на плинтусе.
Настя ушла, я слышал ее отяжелевшие шаги. Я перевернулся на спину и глядел в потолок, пока не заснул. А проснулся уже ночью. Луна светила прямо в окно. В приоткрытую форточку дуло холодом и дышалось легко. Я огляделся, слегка приподнявшись на локте. Рядом, на тумбочке на расстеленной газете лежали три яйца, солонка и кусок ржаного хлеба. От вида еды забурлило в желудке, уже забывшим о куриной лапше. Улыбнувшись, я сел в постели и взялся за яйцо. Еще рядом, на столе, лежал коробок со спичками. Настя позаботилась. Теплая волна разлилась в груди. Милая. Я улыбался, доставая ощупью бычок, зажигая спичку и прикуривая. Но после первой же жадной затяжки стало не до улыбки. Я давно не курил, был слаб и голоден и табачный дым подействовал ужасно. Голова закружилась, накатилась тошнота, дым раздирал горло, и я надсадно закашлялся. Меня бы, наверное, вырвало, если бы было чем. Я упал на подушку, кусая ее и пытаясь сдержаться, но ничего не получалось. Только спустя какое-то время кашель успокоился, но тут разболелась раненая грудь, и я показался себе инвалидом. Испуганно я посмотрел на дверь. Но Настя или не услышала, или просто проявила такт, помогая сохранить мужское достоинство. Я лежал, глубоко дыша и со страхом прислушивался, опасаясь за запас бычков. Еда на столе ждала, и следовало ее съесть, но после приступа даже не хотелось об этом думать.
Я нехотя сел и взял яйцо в кулак. Холодное. Самое последнее дело есть холодные яйца, хотя когда-то они мне казались даже вкусными. Медленно я стал стучать яйцо об стол, чтобы разбить и так же медленно начал чистить его.
Я съел все яйца и хлеб. Подобрал со стола все крошки. В задумчивости повозил по столу скорлупу и только тогда потянулся за бычком. Неуверенно чиркнул спичкой и осторожно затянулся. Желудок успел сжаться за время болезни, но я насытился и табачный дым больше не раздражал. Довольный этим, я блаженно растянулся на кровати. Жизнь улыбалась, и радовала: вот что могут сделать три яйца и сигаретный окурок. Я даже не думал, что тот, кто держал его во рту, мог быть больным – по большому счету было фиолетово на это. Курить на сытый желудок было легко и приятно, и я блаженствовал, смежив тяжелые веки, пока не услышал шум мотора. В мертвой тишине осенней ночи этот шум встряхнул легкий холодный воздух. Он стал громким и навязчивым. Я сел в кровати и увидел яркий луч фары, проскользивший по стеклу и тут же погасший. Занавеска на окне с вечера оставалась отдернутой. За окном было достаточно светло, чтобы увидеть две «Нивы», подъехавшие со стороны просеки.
Я сменил позу, навалившись на подоконник. Машины продолжали двигались с уже выключенными фарами, и это настораживало.
Вот «Нивы», одна за другой, выехали на поляну и остановились у крыльца соседнего дома. Из окна мне было видно и крыльцо, и обе машины, вставшие бок о бок в каких-то 20 шагах от меня. Я уткнулся лбом в холодное стекло, стараясь разглядеть, что там происходит. Машины затеняли слабый свет луны и казались одним пятном, но вот послышался шум открывающихся дверей и над крышами внедорожников вырисовались головы приезжих. Они склонялись, поднимались, сливались в один силуэт, пока что-то там глухо не шлепнулось о землю.
– Е-мое, – услышал я приглушенный голос.
– …Осторожно…
Включился фонарь и луч его скользнул на землю, нащупывая что-то. Это что-то я сначала принял за кочку. Но луч осветил ее. Денежный мешок!
Я, как и всякий современный россиянин, конечно же знал, что это такое. Инкассаторский денежный мешок в банковской упаковке. Человек в черной униформе склонился над ним, быстро осмотрел, выпрямился, крепко держа его в руках, и фонарь отключили. На голове человека была матерчатая маска с поднятым верхом, как у ОМОНа.
Вот это коммуна.
Я быстро лег на спину и затушил окурок, догоревший до фильтра. Это получилось само собой. И вовремя. К окну подошел человек. Я слышал его шаги. Человек заглянул в окно. Он смотрел на меня, и я чувствовал это даже сквозь закрытые веки. Не удовлетворившись осмотром, человек зажег фонарь, и луч скользнул к моему лицу. Но тут приблизились еще шаги.
– Дурак, разбудишь, – услышал я голос за окном.
– А если он не спал?
– Пошли. Пусть Красноглазый сам разбирается.
– Лады.
Они уже удалялись, когда я услышал:
– Фу, а накурил, как паровоз.
– Не зря значит весь лагерь на брюхе исползал, дымок вшивый.
Логично было бы теперь предположить, что я курил только что. Я замер, почти не дыша. Но они уходили, шаги их удалялись безвозвратно. Я вздохнул облегченно. Что ж, этих парней в черной униформе нельзя конечно назвать лохами, и все же они ушли, а я чувствовал себя если не сильнее их, то хотя бы умней.
Понятное дело, я почти не спал всю эту ночь. Мало того, что мучили кошмары, видение денежного мешка преследовало меня.