Черные деньги
Шрифт:
— О чем?
— О нас. Обо всем. Я большей частью не спала, думая б этом, о переменах в моей жизни, а вы являетесь частью этих перемен, не правда ли? Я остановил ее резко:
— Сожалею, миссис Таппинджер. У меня работа. Утешение безутешных домашних хозяек не входит в мои планы.
— Я вам нисколечко не нравлюсь?
— Конечно, нравитесь. — Я был последним мерзавцем, но я не мог ей отказать в этой лжи.
— Я знала, что нравлюсь. Я чувствовала это. Когда мне было шестнадцать, я пошла к цыганке-предсказательнице. И она сказала, что у меня в течение года в жизни произойдут перемены,
— Все это очень интересно, — сказал я. — Но поговорим об этом при встрече.
— Но это не может ждать.
— Придется обождать.
— Вы сказали, что я вам нравлюсь.
— Мне нравятся многие женщины.
Это было идиотское признание.
— Многих мужчин я не люблю. Вы первый с тех пор, как я...
Фраза осталась незаконченной. Я не торопил ее продолжать. Я не проронил ни слова.
Она разразилась слезами и повесила трубку.
Бесс была, вероятно, с отклонениями, сказал я себе, или начиталась сентиментальных романов, страдающая от одиночества и неврозов факультетской жены, или же это первые проявления прихода периода средних лет, как снег на четвертое июля. Мудрый человек, которого я знал в Чикаго, вразумил меня раз и навсегда: никогда не спи с кем-либо, у кого заботы больше, чем у тебя.
Но Бесс мне было трудно выбросить из головы. Когда я вывел машину со стоянки и направился на юг по магистрали в Сан-Диего, она будто сидела со мной, несмотря на то, что я направлялся для встречи с ее мужем.
В полдень я ожидал его у здания факультета искусств. В одну минуту первого он появился в коридоре.
— Я могу по вам ставить часы, профессор.
Он ухмыльнулся:
— Вы заставляете меня думать, что я робот. На самом деле я ненавижу жить по этому размеренному расписанию.
Он отпер дверь и распахнул ее:
— Входите.
— Как я понимаю, вы выяснили кое-что новое о Сервантесе.
Он не отвечал мне, пока мы не сели лицом к лицу за его столом.
— Да, действительно. После того как мы расстались вчера, я решил сразу же выбросить свое расписание. Я отменил свои послеобеденные занятия и отправился в Лос-Анджелес с той фотографией, которую вы мне дали. — Он похлопал себя по груди. — Его имя Педро Доминго. По крайней мере, он значился под таким именем в Латиноамериканском колледже. Профессор Бош думает, что это его настоящее имя.
— Я знаю, я разговаривал вчера с Бошем.
На лице Таппинджера проступило неудовольствие, будто я перепрыгнул через его голову.
— Аллан мне этого не сказал.
— Я позвонил ему, когда вы уже уехали. Он был занят, и я узнал от него очень мало. Он сказал, что Доминго был гражданином Панамы.
Таппинджер кивнул:
— Это одно из обстоятельств, что создало для него проблемы. Он перепрыгнул через борт корабля и здесь находится незаконно. Поэтому он изменил имя, когда пришел к нам сюда. Иммиграционные власти охотились за ним.
— Когда и где он перепрыгнул за борт?
— Это было где-то в 1956 году, как говорит Аллан, когда Педро было двадцать лет. Он, вероятно, думал, что это место для него будет счастливым. Как бы то ни было, практически он с корабля прямо вступил в классную комнату. Он посещал школу в Лонг-Биче в течение года, я не знаю, как он ухитрился, чтобы его приняли в колледж. А затем он перевелся в Государственный колледж Лос-Анджелеса.
Он находился там два года, и Аллан Бош познакомился с ним достаточно хорошо. Он поразил Аллана тем же самым, что и меня, — он был высокоинтеллигентным молодым человеком с проблемами.
— Какого рода проблемами?
— Социальными и культурными. Историческими проблемами. Аллан характеризует его как своего рода тропического Гамлета, пытающегося совместиться с современной реальностью. На деле эта характеристика может относиться к большинству центральных и южноамериканских культур. У Доминго были проблемы личные. Он тосковал по сверкающему городу.
Профессор Таппинджер был на грани начать лекцию.
Я спросил:
— По чему тосковал?
— Сверкающему городу. Это фраза, которую я использую для характеристики этого царства духа и интеллекта для концентрации великих умов прошлого и настоящего. — Он похлопал себя по виску, будто таким образом претендовал на принадлежность к этой группе. — Сюда входит все от Платоновских «Форм» и «Сивитас Дей» Августина до «Богоявлений» Джойса.
— Вы не могли бы немного помедленнее, профессор?
— Простите. — Он смутился, когда я прервал его. — Я заговорил на своем университетском жаргоне? На деле дилемма Педро может быть определена достаточно просто: он был бедным панамцем со всеми надеждами, разочарованиями и проблемами своей страны. Он вышел из трущоб Санта-Аны. Его мать была девушка «Голубой Луны» в кабаре города Панамы, и сам Педро, вероятно, незаконнорожденный. Но он обладал большим самолюбием и не хотел соглашаться со своими условиями жизни и оставаться в нищете.
Я понимаю, что он мог чувствовать. Я не был незаконнорожденным, по правде говоря, но я пробивал свою дорогу из чикагских трущоб и знаю, что такое ходить голодным в годы депрессии. Я никогда не окончил бы университет, если бы не поддержка из армии. Так что, вы можете заметить, я симпатизирую Педро Доминго. Надеюсь, они не будут с ним очень строги, когда поймают его.
— Они его не поймают.
Он обратил внимание на окончательность моих слов. Медленно его глаза встретились с моими. Это были впечатлительные, даже женственные глаза, которые когда-то были светлыми и чистыми, до того как постоянная напряженность замутила их белки.
— С ним что-нибудь случилось?
— Его застрелили вчера. Вы не читали газет? — Признаюсь, я очень редко заглядываю в них. Но это ужасная новость. — Он помолчал, его чувствительный рот исказился. — У вас есть какие-нибудь сведения, кто убил его?
— Главный подозреваемый — профессиональный игрок по имени Спилмен.
Это тот человек на фотографии, которую я вам показывал.
Таппинджер достал ее из кармана и стал рассматривать.
— Он выглядит опасным.
— Доминго был так же опасен. Для Джинни большая удача, что она отделалась легким испугом и осталась живой.