Черные холмы
Шрифт:
Но в этой темноте среди старой мебели гордо выделялся корпус нового радиоприемника, подарок друзей, как я узнал позднее из чего-то прочитанного Паха Сапой. Чужеродное тело среди старых вещей, фотографий и всяких принадлежностей прошлого века. Приемник был выключен.
Я помню, как несколько лет назад Паха Сапа читал, что в пятидесятую годовщину скоротечного сражения моего полка на Литл-Биг-Хорне у тебя не было радиоприемника, а потому 25 июня 1926 года тебя пригласили в ближайший отель послушать радиотрансляцию церемонии и реконструкции. Не в отель ли «Дорал» по другую сторону улицы? Забыл. Отель великодушно предложил тебе номер люкс на сутки, но, как сообщалось в газетах, ты всю радиотрансляцию просидела, выпрямившись, на плетеном стуле и ушла — опираясь на палку — сразу же по окончании передачи. Единственной твоей реакцией на крики актера (того, что играл меня) и имитацию
Откуда ты могла это знать, моя дорогая? Откуда ты могла знать, как оно должно было быть? Да, ты отважно путешествовала со мной по землям, контролируемым враждебными индейцами, останавливалась то в одном, то в другом форту, но откуда ты могла знать, какими были эти последние минуты, когда полторы тысячи или больше жаждущих крови шайенна и сиу смыкались вокруг наших редеющих рядов? Откуда ты могла знать это?
Перед тем как его провели в последнюю комнату — твою гостиную (из единственного окна которой и в самом деле, как об этом писал один репортер в 1927 году, все еще можно было увидеть кусочек Ист-ривер), где находилась ты, Паха Сапе пришлось встретиться еще с двумя женщинами. Первая — та дама, которая окликнула Паха Сапу на лестнице, была миссис Мэй Кастер Элмер, наш посредник в течение последнего года, помогавшая организовать эту короткую встречу. Я уже говорил, что газета нашего родного городка Монро, штат Мичиган, во время открытия одного из памятников мне назвала миссис Элмер моей (генерала) «любимой племянницей», но она была внучатой племянницей, и я ее не помню. Она оказалась добродушной, розовощекой, чуть экзальтированной дамой средних лет. Она вполне достойно приветствовала Паха Сапу, хотя руки индейцу не предложила.
Вместе с миссис Элмер (которая сразу же принялась рассказывать, что ее муж — заядлый астроном-любитель) в этой первой из целой анфилады комнаток, заканчивающейся твоей гостиной, была и некая миссис Маргарет Флад, дама приблизительно такого же возраста, которая, прищурившись, посмотрела на Паха Сапу (а значит, и на меня) с той же нескрываемой подозрительностью (хотя и менее агрессивной), что и миссис Маргерит Мерингтон. Миссис Мэй Кастер Элмер прервала описание страсти своего мужа к астрономии, чтобы сообщить, что мистер Флад, «прислуга за все», отправился выполнять какое-то поручение, словно это имело какое-то отношение к встрече Паха Сапы с вдовой убитого генерала.
Потом мы оказались в маленькой гостиной, освещенной в основном предвечерним светом с запада, отраженным от высоких зданий и окон напротив твоего, выходящего на восток окна, где ты сидела в ожидании, моя дорогая Либби.
Только, конечно, это была не ты.
Меня самого судьба сберегла от недугов старости, а потому мне трудно судить, может ли какое-либо человеческое существо сохранить внешность и «самость» своей юности и средних лет до глубокой старости. Возможно, мужчины могут добиться большего успеха, реализуя сию праздную амбицию, поскольку немногие характерные черты (может быть, нос клювом, как у меня, или громадные усы) могут заменить отсутствующую личность, как откровенные, жестокие линии карикатуриста заменяют реальность. Но по отношению к женщинам губительное, предательское время, увы, гораздо более безжалостно.
Тебе, моя дорогая, в тот первоапрельский день 1933-го, когда тебя посетил Паха Сапа, до девяносто одного года оставалось семь дней.
Только тебя — той Либби, которую я знал, с которой занимался любовью, которая мне снилась даже в смертном сне, — той тебя там не было.
Креповое вдовье платье черного цвета (с какой-то желтоватой вставкой под горлом, закрепленной брошью из другого века, моего века) показалось мне неуместным пятьдесят семь лет спустя после того несчастливого дня, когда ты стала вдовой.
На твоих руках, твоих очаровательных, мягких руках с длинными пальцами и шелковой кожей, на руках моей любящей Либби, виднелись старческие желтоватые пятна. Сухожилия натянуты, пальцы, искалеченные артритом, превратились в подобие когтей. Ногти пожелтели от возраста, как на ногах у старика.
Ты не шелохнулась, чтобы предложить Паха Сапе руку, и это было облегчением для нас обоих. Хотя способность Паха Сапы проникать в чужие воспоминания, кажется, ослабела за последние годы, ни он, ни я не хотели рисковать, идя на физический контакт между им и тобою. Когда-то, много лет назад, когда я впервые понял, где нахожусь и что со мной стало после смерти на Литл-Биг-Хорне, я представлял себе, как Паха Сапа отправится на восток и намеренно прикоснется к тебе, чтобы мое «я», существовавшее в виде призрака, могло выйти
Лицо у тебя было очень-очень бледным, и румяна, или что там, розовели на твоих щеках, только подчеркивая эту бледность (словно помада на лице покойника). Все газетные и журнальные сообщения о тебе за прошедшие годы отмечали, что ты выглядишь гораздо моложе своих лет, и, судя по тем фотографиям, которые видел Паха Сапа, — ты в возрасте сорока восьми, шестидесяти пяти, шестидесяти восьми лет, — когда-то это и в самом деле было так. Улыбка, глаза, локоны на лбу (локоны крашеных волос?) действительно походили на прежние, а может, и были теми же самыми. Но теперь время стерло следы неувядаемости и красоты моей Либби, словно какой-нибудь озлобленный школьник стирает мокрой тряпкой с классной доски написанные мелом слова.
Твое старческое горло представляло собой сплетение сухожилий и связок — снова Бруклинский мост! — и твой высокий черный кружевной воротник не мог скрыть этого. Черты твоего лица потерялись в складках, двойных подбородках, отвисл остях и морщинах. Я помню, как мы — ты и я — однажды обратили внимание, что у мужчин в отцовской ветви твоей семьи, а в особенности у самого судьи, [91] морщины на лице не появляются до глубокой старости. Но похоже, что ты в этом отношении пошла в мать. Несколько морщинок в уголках глаз, по поводу которых мы — ты и я — шутили, чуть ли не веселились, в последние месяцы нашей совместной жизни, теперь расползлись по всему твоему лицу. Время действовало, как жирный паук, который все оплел своей паутиной.
91
Отец Элизабет Кастер был судьей.
Я помню, как бы не по-джентльменски это ни звучало с моей стороны, что ты в тот июнь, когда я навсегда покинул Форт-Авраам-Линкольн, весила сто восемнадцать фунтов. Сколько бы ты ни весила теперь, твое тело словно обвалилось внутрь себя, будто твои кости давно стали жидкими — остался только согбенный, как почти у всех старух, позвоночник и кости в похожих на палки предплечьях.
Мне бы очень хотелось сказать тебе, моя дорогая Либби, которая не может меня услышать, что глаза у тебя остались прежними — голубыми, яркими, умными, озорными, обаятельными, но и они тоже претерпели то, что Шекспир называл «преображением», [92] и не в лучшую сторону. Они немного потемнели и словно потерялись во впадинах твоих глазниц, похожих на глазницы Авраама Линкольна незадолго до его смерти: помнишь, мы с тобой говорили об этом, — да и сами глаза показались мне слезоточивыми и мутноватыми.
92
Имеется в виду выражение из «Бури» Шекспира, в оригинале имеющее вид «sea-change» и вошедшее в английский язык в значении «коренное преобразование».
Я больше не буду ни описывать, ни помнить. Но эти наблюдения были сделаны в апрельское предвечерье при самом рассеянном и уже начинающем угасать свете. Громоздкая, массивная, темная мебель в комнате, казалось, поглощала свет. (Должен признаться, что я искал маленький столик из здания Аппоматтокского суда, на котором подписывались документы о капитуляции, его нам подарил Фил Шеридан, [93] но так и не увидел его ни в твоей гостиной, ни в других комнатах.)
Моя «любимая племянница» Мэй представила меня как «мистера Вялого Коня, джентльмена, с которым я вела переписку и о котором недавно говорила».
93
Согласно легенде, подписание документов о капитуляции по окончании Гражданской войны происходило в здании суда городка Аппоматтокс, штат Виргиния, что не соответствует действительности: подписание документов о сдаче (со стороны южан подпись поставил генерал Роберт Ли, со стороны северян — Улисс Грант) происходило в расположенном неподалеку доме некоего Уилмера Маклина.