Черные паруса

Рейнольдс Аластер

Конечно, нумерация процессий и их отображение в виде стеклянных кругов была не слишком полезной вещью.

Внутри каждого кольца находилось несколько вторичных колец с собственными оттенками и нумерацией. Эти малые кольца искусным образом соединялись друг с другом, и их можно было поворачивать вручную или точно регулировать с помощью штуковины, похожей на стеклянный часовой ключ – такой хрупкий, что его следовало хранить отдельно, запирая на собственный ключик. В каждой процессии существовало несколько таких колец второго уровня, и на каждом из них можно было цветным восковым карандашом обозначить мир, представляющий интерес. Отметив положение мира, можно было менять его день

за днем. Процесс все равно был утомительный, ведь изначально кто-то должен был все рассчитать с помощью эфемерид [3] ; но когда все метки оказывались на своих местах, становилось относительно легко следить за движением мира – по крайней мере, во время стандартного рейса или длительной экспедиции.

3

Эфемериды – таблицы координат, характеризующих положение небесных тел, вычисленное через равные промежутки времени. Практическое словоупотребление в астрономии допускает синонимичные варианты «эфемерида» и «таблица эфемерид».

Не было никакой надежды пометить все двадцать тысяч заселенных миров; впрочем, обычно не было и такой необходимости. Судьбы миров все время менялись. То, что было важной торговой станцией в 1650 году, к 1750-му могло превратиться в ничтожное захолустье. В новом, 1800 году, чей лоск еще не потускнел, большинству капитанов и экипажей приходилось заботиться лишь о сотне или около того вероятных пунктов назначения, исключая шарльеры, а сотню миров можно аккуратно нанести на круги, чтобы потом день за днем, неделю за неделей следить за их перемещением.

С шарльерами все было по-другому, хоть метод и применялся схожий. Они обычно не двигались вместе с процессиями, и их орбиты бывали нерегулярными. Они часто уходили далеко за пределы внешних миров, на Пустотную сторону. Было бы непрактично отмечать их так же, как заселенные миры, поэтому они – если вообще обозначались – выглядели как красные шарики на концах длинных черенков, закрепленных в отверстиях, просверленных в Старом Солнце. Шарльеры были повсюду, до самых Солнечных Краев, а не только в Пустоши. Однако каперы обычно избегали шарльеров на глубинных орбитах, предпочитая оставлять столь легкую добычу картелям.

На кругах и черенках были выгравированы шкалы, указывающие, сколько минут требуется сигналу трещальника, чтобы дойти от одной точки до другой. Подобные сведения бывали полезны для переговоров и оповещения, но в первую очередь это был быстрый способ определения длительности рейса. Уходить от Старого Солнца было проще, чем двигаться в его сторону, однако, как правило, требовалось шесть месяцев, чтобы добраться от одной стороны Собрания до другой, – шестнадцать световых минут, если говорить не о корабле, а о фотоне. В случае парусника размером с «Мстительницу» (около четырехсот пядей от носа до хвоста) и экипажа, в котором было меньше десяти человек, соображения практичности позволяли без труда хранить на борту достаточно припасов, чтобы никто не голодал. В реальности же капитаны докупали необходимое на каком-нибудь заселенном мире, а потом планировали маршрут, который вел их по цепи шарльеров, в логической последовательности, учитывая время в пути от точки до точки и ауспиции, предвещающие открытие того или иного поля. Вдали от цивилизации приходилось проводить от трех до девяти месяцев.

Итак, с учетом всех упомянутых миров, втиснутых в пространство радиусом всего шестнадцать световых минут, – и еще принимая во внимание, что существуют миллионы миров, а не тысячи, –

возникает закономерный вопрос: что же это за мудреный механизм работает миллионы лет, причем без сбоев?

Насчет последнего никто не может утверждать наверняка, но столкновения, должно быть, случаются очень редко. Мусор, конечно же, встречается – и кое-кто полагает, что это пыль миров, которые оказались на пути других миров. Но есть и иное мнение: эта пыль – всего лишь материал, оставшийся после того, как были выкованы пятьдесят миллионов миров. А еще есть те, кто считает, что мусор – свидетельство войны, случившейся внутри Собрания между Вторым и Третьим Заселениями.

Но самое лучшее объяснение – из всего, что я запомнила в Музее истории, – что мирам свойственно избегать столкновений. В точности как поглотители, которые есть внутри некоторых миров, существуют механизмы – можно назвать их чем-то вроде инстинктов, – которые не дают сбиться с пути. Поскольку такому корректирующему механизму достаточно внести совсем крошечное изменение, чтобы предотвратить столкновение, которое могло бы случиться через десять тысяч или даже миллион лет, мы никогда не ощущали их прямого влияния и, возможно, не ощутим.

Для полноты картины должна сказать, что существует еще одна теория. Когда вокруг нет обезьян, которые могли бы что-то засвидетельствовать, между Заселениями появляется нечто и слегка подталкивает все миры в нужные стороны, корректируя орбиты в достаточной степени, чтобы уберечь от неприятностей еще на несколько тысяч лет. Может, так и есть на самом деле, но я предпочитаю первое объяснение, поскольку оно исключает любую возможность того, что коррекция производится в качестве одолжения. Проблема с одолжениями в том, что их всегда можно прекратить. А еще один нюанс с этим вторым объяснением заключается в том, что оно перепутывается с совсем другой тайной: почему вообще происходят Заселения.

Размышляя об этих сложностях, я невольно возвращалась мыслями к безумному дневнику, который все еще держала в руках и который беспокоил меня больше, чем хотелось бы.

– Опять грезишь наяву? – мягко спросила Фура, возвращая меня в настоящее и в рубку управления. – Смотришь в стекло, как загипнотизированная.

– Я просто подумала: до чего позорно, что такая редкая и прекрасная вещь оказалась во владении Босы Сеннен.

– Теперь Армилла ей не принадлежит, и это все, что имеет значение. Но ведь Боса хорошо о ней заботилась, согласись. – С помощью стеклянного ключика Фура потихоньку двигала один из кругов Стеклянной Армиллы, а в другой руке держала открытую таблицу эфемерид.

– Внутри Босы таилась ярость, – проговорила я, вспоминая то время, когда была пленницей и подмастерьем пиратки. – Но она всегда предпочитала неторопливую жестокость бездумному насилию. Кроме того, она знала цену всему этому стеклу. Она была похожа на паука, поджидающего на краю широкой черной паутины, а это был ее путеводитель, указывающий, куда и когда двигаться.

Фура извлекла шарльер на черенке и осторожно переместила его, пропуская через узкие промежутки между кольцами, обозначающими процессии и орбиты.

– Она когда-нибудь рассуждала при тебе о таких вещах?

– Нет, – ответила я, стараясь быть правдивой и в то же время говорить то, что хотела услышать Фура. – Я докладывала ей о передачах, которые приняла в комнате костей, а потом она задавала один-два вопроса, когда приходила к какому-нибудь выводу. Мое мнение для нее ничего не значило. Это устройство я видела мельком, один или два раза, в тех редких случаях, когда Боса позволяла войти в эту комнату. Думаю, она боялась, что я могу разбить Армиллу ей назло.