Черный альпинист
Шрифт:
Его тошнило при мысли о горах. И значка мастера по альпинизму никогда не носил, выбросил сразу — еще когда помнил, какой кровью далось это звание. Он ненавидит горы еще больше, чем звание профессионального ликвидатора, приобретенное в ГБ. А лезть в горы сейчас, в промерзлые мокрые или снежные (в зависимости от высоты) леса, на обледеневшие скалы, под лавины и камни, под бешеный ветер и грохот, обмораживая пальцы и лицо, это даже не неприятно, это прямой путь в адское пекло с сильно отрицательной температурой. Тут и фанатик гор отшатнется, где уж Тахиру удержаться от отказа.
Страшная и мерзкая, не для нормальных людей затея. Но именно ее предложили долбанные аналитики из теплых
Тахир тоже был уверен в себе, в том, что давно уже живет с поврежденной психикой и крен этот к безумию непрерывно нарастает. Думал, что в Алма-Ате отлежится, залижет раны и восстановит рассудок. Вспомнит про веру в людей, в себя, свою работу и свое предназначение. Найдет покой и свет аллаха в сердце. Ошибся. И не уйти, не отказаться, никаких выходов, кроме безумного, нет. Заранее все отрезаны и закупорены. И жена здесь, бывшая и плохая, он за нее все еще в ответе, и сын здесь — каким бы ни был, он любит Тимурку и считает сыном. И мать, брат с семьей, все близкие у него оказались под ударом — в этом сомневаться не приходилось. Времена не сталинские, просто Сталин был человеком, жившим по азиатским законам. А аукается в этой степи, этих горах, возвращается возмездие ко всем близким неизменно во все времена.
Шнырял над крышей ветер, студил тело, мысли и чувства, заодно успокаивал, приводил в порядок нервы. А вот бы пристрелить двух этих жирных козявок, старикашек! Или отсюда, с бруствера бетонного на крыше, вдарить по тем петухам, сидящим на танках. Какого рожна они здесь ездят, людей пугают, дороги портят? А за восточными отрогами, за круглой вершиной Кок-Тюбе спелым безвкусным апельсином на ниточке поднималось солнце. Желтое, неяркое, холодное. Рассветный полумрак очертил края туч над солнцем, они, как жирные крысы, всплыли в чаше алма-атинского высокого неба, вниз, к людям, брюхом, норовя и сегодня закрыть от людей свет. Нет, Аллах не видит, не знает, что шайтаны сделали с городом, лучше которого Тахир не знал и не мог представить.
Его мысли вернулись к задаче, которая была поставлена, и решать ее надо было удачно. Опять привычная расстановка: посылают на дело, опаснейшее и труднейшее, непрерывно на грани гибели балансировать; а не выполнишь или не пойдешь на дело — смерть; выполнишь — что за этим последует, почести или опять же смерть — неизвестно. Потому что ты опасен и противен тем и этим, своим и чужим. И кому он свой? Кто ему свой, кто не чужой? Кто же?! Не власти, которым столько служил и угождал, не отец, который мертв и равнодушен, не жена и не сын, не брат, из-за него боящийся за свою семью. Мать? Но этого так мало! За кого ему держаться, за что держаться? За ствол автомата и за стволы деревьев на горных склонах. И этого так мало.
— Аллах, со мной поступают несправедливо! — сказал Тахир небу.
Он не ждал ответа. Крикнул и вновь опустил голову, иначе ветер высекал из глаз слезы. Но в ответ в небе что-то глухо ударило, зарницы желтыми тенями мелькнули по сторонам. Тахир встрепенулся, с недоверием и надеждой стал всматриваться в темные контуры гор. Скорее всего ударили ракетным залпом вертолеты над Чимбулаком, уже третий день там пытались изловить Черного Альпиниста. Вроде как видели его метеорологи на горном склоне. Именно черного, голого и заросшего, огромную мощную обезьяну или какое-то иное порождение скал. Черная обезьяна стояла на скале и что-то кричала или выла, не обращая внимания на проходивших по долине мужиков.
Тахиру не было свойственно что-то там представлять, грезить, мечтать или производить видения. Но фотографии в деле о Черном Альпинисте запомнил и увиденное осталось в зрачках: лишь черный контур словно высеченной из базальта фигуры, застывшей у бассейна, в котором зашлись криком две парочки. Длинные опущенные руки (или лапы?), бесстрастно склоненная к людям морда. Это были перепечатки с видеокамеры, отснявшей визит Черного Альпиниста на дачу министра внутренних дел (и министра этого только что сняли с поста, и словно в насмешку, или возмездием — гибель дочери). Хахаля дочери Альпинист убил, сломал ему одним ударом шею, оба охранника стояли у ворот, спохватились, когда все было кончено Девку Альпинист выволок через заднюю ограду, подпирающую скалы над дачей.
Бывший министр застрелился через неделю после посещения морга (дочь нашли в ущелье Узунагача, где-то треть тела, остальное разорвалось в полете, объели звери и птицы).
Тахир хотел точно представить себе врага. Телеметристы выдали цифры: рост 185–200 см. вес 90–105 кг (за счет огромной мускулатуры), великолепные рефлексы, слух и зрение, феноменальная подвижность, прыжки, скорость перемещения по горам во всех направлениях несопоставима с человеческой. Если это животное, какой-нибудь снежный человек, забредший с Гималаев (была и такая версия), — это хуже, труднее. Придется самому стать животным, жить инстинктами, скакать, и выть, и рваться в схватке с равновеликим для гор хищником. А он привык стоять против людей, вычислять их слабости тонкости; высокообразованный защитник отечества, знающий три языка, кучу систем оружия, сотни томов вбиты в голову.
И ему нет места, как на крыше особняка, под серым небом, под накрапывающим дождем, — внизу, как ущелья, черные и коричневые кварталы без огней, с рыхлыми запуганными жителями. И чем он отличается от Черного Альпиниста? Рассудком, мозгами? Это смешно, он псих тоже. Жажда крови, ненависть? Так у него, у Тахира, ее гораздо больше — ко всем, без исключения, а не только к бабам. И этим городом она не ограничивается. Хотя и родину ему очень хочется ненавидеть, отомстить, заставить вспомнить о себе, уважать себя или хотя бы бояться.
Только как-то выходит, что исчезла его родина, годы заслонили ее, оставили лишь очередную, мастерски обставленную ловушку, из которой надо выбираться: там, где назначена встреча с Черным Альпинистом.
Глава 3
МАТЬ И СЫН
Когда он вернулся с крыши в квартиру, рассвет с туманом обосновались в городе. В квартире было тихо, в прихожей собрались в обратный путь усталые, с кругами под глазами проститутки. Старики похрапывали на пару, завалившись в спальне на огромное семейное ложе. Тахир, помявшись, взял мешок с «Калашниковым», не стал прощаться с родственниками и вместе с девчонками ушел прочь.