Чёрный ангел
Шрифт:
В конце концов эта несколько сюрреальная жизнь пришлась О'Нейлу по вкусу. Он заговорил по-русски, полюбил русские застолья, полуночные разговоры и философско-религиозные споры, полюбил новых друзей
веселых, бесшабашных, беспутных, но таких сердечных. Для полного счастья ему не хватало только жены. Убедившись на примере Галы и Тани в справедливости мнения Майка о русских женщинах, Питер твердо решил искать себе спутницу жизни в России. Часть коммунаров во главе с Майком горячо одобрила его решение, другие же, в частности те же Гала и Таня, столь же горячо пытались разубедить его.
– Русские женщины всякими бывают, - говорили они.
– Хватает у нас и подлюг, и скряг, и стерв, и потаскух. Если американец, приехав Россию, объявит или даст понять, что ищет себе жену, девицы начнут вешаться ему на шею гроздьями, и в первую очередь именно золотоискательницы.
– Я скажу им, что очень беден.
– Это неважно. Их приучили к мысли, что Америка - страна неограниченных возможностей. Американский паспорт, по тамошним представлениям эквивалентен круглой сумме в долларах. Главное - поселиться здесь на законных основаниях, а потом бедного мужа можно будет поменять на кого-нибудь поприличнее.
– Ерунда!
– возражали Майк и его сторонники.
– Питу вовсе не обязательно признаваться, что он американец и ищет жену. Познакомится с девушкой, и если все сладится, поживет с ней годик, присмотрится, разберется, что за человек, а потом можно и замуж звать.
– А акцент свой куда он денет?
– Акцент мы уберем. Даром, что ли, Татьяна у нас логопед?
– Логопедические упражнения разработаны для устранения дефектов речи у русских детей, а не у взрослых иностранцев. Совсем другие принципы.
– Значит, разработаешь собственные упражнения.
– На это уйдет время, да и получится ли?
– Получится. А времени у нас навалом. Куда торопиться-то?
Но и после года упорных занятий акцент, хоть и небольшой, остался. Подгоняемый в спину проклятием О'Нейлов, Питер больше не мог ждать. Друзья, проникнувшись его нетерпением, придумали ему легенду, объясняющую акцент: родители эмигрировали в Америку, когда Пит был ребенком. Промыкавшись двадцать лет, они так и не сумели прижиться в чужой стране и, когда коммунистический режим в России пал, написали заявление с просьбой вернуть им российское гражданство. Питер, как хороший сын, не оставил уже стареньких маму с папой. И хотя родители вскоре после возвращения на родину умерли, русская душа Пита быстро прикипела к земле предков. Америка и прочие чужие края утратили для него всякую привлекательность.
И вот, снабженный легендой, домашними пирогами, а также адресами и телефонами людей, на помощь которых он в случае чего может твердо рассчитывать, Питер отбыл наконец в загадочную Россию.
2
Если бы сторонний наблюдатель задался целью проследить маршрут ничем непримечательной "шестерки" цвета кофе с молоком, колесившей по Москве тем ранним летним утром, ему пришлось бы нелегко. Машина вела себя, как броуновская частица: металась по улицам диковинными зигзагами, беспорядочно меняла направление и скорость, словно натыкаясь на невидимые глазу молекулы и прозрачные стенки. Часам к четырем любопытный сторонний наблюдатель окончательно убедился бы, что траектория "шестерки" - запутанная самопересекающаяся кривая, иными словами, водитель не преследует определенной цели, а катит куда глаза глядят - быть может, убегает от тоски или принимает нелегкое решение, а может, напротив, лишился сна и покоя от нежданно привалившей удачи или не знает, как убить время до какого-нибудь судьбоносного события, способного круто изменить его жизнь.
Придя к такому выводу, праздный наблюдатель, при всем своем любопытстве, наверняка прекратил бы преследование, кинул прощальный взгляд на "жигуленок", свернувший с Садового Кольца к вокзальной площади и исчезнувший в маленькой улочке справа от здания вокзала, и отправился бы по своим делам.
И напрасно. Ибо как раз в эти минуты "шестерка" выехала на финишную прямую.
Неприметную улочку, в которую нырнула машина, с обеих сторон стискивали малоэтажные кирпичные дома, хоть и дореволюционной постройки, но в массе своей безобразные. В начале теперь уже прошлого века предприимчивые промышленники превратили этот кусочек города, ограниченный с одной стороны Москва-рекой, а с другой - железнодорожными путями, в фабричную зону, застроив его заводиками, фабриками, складами и рабочими общежитиями. Позже, когда Москва начала бурно разрастаться и близость района к центру стала ценным преимуществом, часть заводиков с фабриками вывезли на окраины города, а освободившиеся помещения передали чиновникам. Здания подновили, кое-где сделали внутреннюю перепланировку, на дверях понавешали табличек с аббревиатурами всевозможных комитетов, бюро и ведомств, но с архитектурным убожеством бороться не стали - на такие излишества у советской власти никогда не хватало денег. Еще позже, когда на смену плановой экономике пришел дикий рынок, комитеты, бюро и ведомства спешно приватизировали свои площади и начали потихоньку сдавать их в аренду, а то и продавать новорожденным коммерческим и прочим частным фирмам. Вот новые хозяева - уж те развернулись вовсю. Бригады строителей из Турции, Болгарии, Югославии денно и нощно трудились в старых стенах, создавая вполне европейские интерьеры. Улочка запестрела вывесками магазинов, салонов, игорных залов, мастерских и обменных пунктов. Но на радикальную перемену экстерьера и у новых хозяев не хватило денег, а может быть, вкуса. Свежевыкрашенные фасады, как были, так и остались уродливыми. За одним исключением. Кому-то все же достало средств и эстетического чутья, чтобы снести безобразную двухэтажную коробку бывшей фабричной конторы и выстроить на старом фундаменте симпатичный особнячок.
В ту минуту, когда кофейно-молочная "шестерка" сворачивала с вокзальной площади, с крыльца в дальнем торце особняка спустился молодой человек в голубом джинсовом костюме. Убрав ключи в кармашек, он повесил сумку на плечо, и зашагал в том же направлении, в каком двигалась машина. Вдали свистнула первая электричка.
Улочка имеет форму запятой. Недалеко от особняка хвостик запятой довольно резко изгибается, расширяется и вливается в съезжую площадь, откуда можно выехать на набережную, подняться на мост, переходящий в широкую магистраль, или свернуть в переулок, вернее, тупик, ограниченный бетонным забором вокруг железнодорожных складов.
Сразу за поворотом, непосредственно перед въездом на круг, стоял старый побитый "Москвич". Парень, сидевший впереди на пассажирском месте, нервно крутил в руках брелок и, притопывая, напевал старую песенку, вторя включенному радио:
– Папа, подари, папа, подари, папа, подари...
– Накаркаешь!
– перебил его другой парень, по-видимому, водитель. В данный момент он стоял позади "Москвича" и открывал багажник. Из-за поворота донесся шум мотора.
– Пригнись!
– крикнул второй парень первому, ныряя в салон.
Впереди показалась "шестерка". Когда расстояние между ней и "Москвичом" сократилось до нескольких метров, она неожиданно вильнула, выехав на встречную полосу, и приблизилась к "Москвичу" вплотную. Дверца со стороны водителя "Жигулей" открылась.
Молодой человек в джинсовом костюме вышел из-за поворота, и в тот же миг незримая сила ударила его в грудь, оторвала от тротуара и швырнула через кусты о бетонный забор. И, словно посчитав, что этого недостаточно, сбросила на голову бедняги увесистый тюк.
3
Вообще-то я не писатель и всяких там филфаков, журфаков и литинститутов не кончал. Но это раньше писателю полагалось иметь за плечами какой-никакой гуманитарный вуз, а теперь пишут все, кому не лень, и в другой раз такое выдают, что там не то что вузом - и начальной школой-то не пахнет. И ничего, народ хавает, не морщится. А я хоть и не гуманитарий, но все ж-таки интеллигент, и по русскому с литературой у меня в школе была твердая "четверка".
Но главное, детективная история, которую я хочу рассказать, - не какая-нибудь там фантазия, и не домыслы, из пальца высосанные, а самая что ни на есть правда. И знаю я ее не с чьих-нибудь слов, я сам свидетель и даже, можно сказать, непосредственный участник событий.