Черный ангел
Шрифт:
Эрик промолчал.
— Прости, — сказал Карл. — Но уж больно ловко все сходится.
— Вот таблетки, принимать надо раз в неделю, — ответил Эрик.
— Какие — нибудь побочные эффекты? — осведомился Карл.
— Никаких. И, может быть… я тебя все-таки поисследую?
— Я завещаю тебе свой труп, — заверил Карл. — Но не раньше.
Шмеллинг взял круглую коробочку, в которой что-то перекатывалось и шуршало. Он поднялся, чтобы покинуть кабинет.
— Я еще не задал свой вопрос, — произнес Эрик в широкую спину, обтянутую черной рубашкой.
— Подруга, про которую Лот не знает — это
— Нет, я не об этом.
Карл остановился, оглянулся через плечо.
— Ты знаешь, кто я. Но я все еще здесь. Почему? — спросил Эрик. — Ты не хочешь отомстить? За двоюродного-то брата? Или сумма, которую предлагает за мою голову Гаагский трибунал, кажется тебе не заслуживающей интереса?
— Ну, что они сделают с тобой в Гааге? — поморщился Карл. — Повесят? Это не вернет погибших на «лестницах». Не сделает обратно людьми тех, кто выжил. От мертвого, от тебя не будет никакой пользы. А сейчас — есть. Болезнь вампиров, надо же, — Шмеллинг хмыкнул. — Да и насчет мести… не стоит уподобляться господу богу, я считаю.
Карл посмотрел Эрику прямо в глаза.
— У тебя ведь было двое сыновей, не так ли? Старшему сейчас было бы примерно столько же, сколько мне, а младшему — лет двадцать, как Ирвингу? Ну и где они? Малышка Неждана хороша, но ведь ее ты не будешь учить физике, правда? Да что там, она даже своей настоящей фамилии не знает.
Эрик молчал, опустив глаза и невыносимо страдая. Этот мерзавец был прав. Шмеллинг словно провел напильником по только что начавшей затягиваться ране.
— Чего я не ожидал встретить никогда, — произнес Небеснов хрипло. — Так это милосердия от нациста.
Карл засмеялся:
— Но ведь вы же ариец, господин Химмельзон.
Эрик, глубоко уязвленный, взбешенный и растроганный, поднял на него глаза. Но Карл уже исчезал — таял в воздухе, как Чеширский Кот. Только, в отличие от волшебного кота, последней от Шмеллинга осталась не улыбка, а пуля, которую он носил на серебряной цепочке. Несколько секунд цепочка и пуля поблескивали в воздухе.
Потом пропали и они.
Карл являлся представителем нации, чье название с давних пор является синонимом невозмутимости и выдержки. Поэтому, когда Брюн не проснулась ни вечером среды, ни утром в четверг, он оставался спокоен. Но к вечеру он все-таки немного занервничал. Карл хотел посоветоваться с Локи, нормально ли, что инициация длится так долго.
Но дух книги не отозвался.
Вечером пятницы Брюн оставалась так же бледна, холодна, и неподвижна, как вечером понедельника. Утешало одно. Если бы она была мертва, то уже налицо были бы признаки разложения. Однако их не было. Брюн казалась не мертвой, а словно бы высушенной, мумифицированной.
Однако Карл понял, что если не предпримет что-нибудь, то просто разнесет замок в тоске и тревоге. И он предпринял.
В тот миг, когда пятница стала субботой, Карл сидел на полу, прислонившись спиной к тахте с безучастной Брюн, и прихлебывал коньяк из горлышка бутылки. Там оставалось уж меньше трети. Из динамиков стереосистемы с грохотом изливался Вагнер. Классика всегда успокаивала Карла, чего нельзя было сказать об остальных жителях замка и обывателях прибрежной деревеньки Шолохово. Все они тоже оказались в курсе перипетий нелегких трудовых будней дочерей Одина.
Когда бутылка опустела, Карл выкинул ее в утилизатор, выключил музыку и лег рядом с Брюн. Он обнял ее, поцеловал в волосы и заснул.
Карл открыл глаза и встретился с внимательным, оценивающим взглядом Брюн.
— Вот мне интересно, что ты со мной делал? — произнесла она.
Карл снял с нее руки ее и сел, свесив ноги с края тахты.
— Ничего из того, что ты думаешь, — ответил он, не глядя на нее. — Ты хочешь есть?
— Ужасно, — энергично ответила Брюн.
— Пойдем, — сказал Карл.
Ему не надо было объяснять, куда они идут. Брюн родилась и выросла в замке Быка. Они спустились в подвал и миновали пустующий зал. Здесь при Суетине размещалась силовая установка, которая приводила в действие подъемный механизм моста. Карл заменил устаревшую установку на более компактную и экономичную, после чего огромный зал освободился. Брюн заметила:
— Папа все собирался модернизировать подъемник, но руки не доходили. То одно, то другое, знаешь, как это бывает.
В ее голосе слышалось удовлетворение и одобрение хозяйственности Шмеллинга. Карл молча кивнул в ответ. Про себя он удивлялся неторопливости Брюн и тому, что она еще может разговаривать. Когда Карл пришел в себя после инициации, его сжигала такая жажда, что он даже не помнил, как оказался рядом с Отто и оторвал ему голову. После насыщения к Карлу пришли сила и ясность сознания, но ни мигом раньше.
А ведь инициация Брюн длилась на сорок восемь часов дольше, чем его собственная. Карл видел, что она изменилась. Теперь он воспринимал людей иначе. Они напоминали Карлу небрежно выструганных деревянных куколок — все, даже Брюн. До обращения она выглядела в глазах Шмеллинга как фигурка из липы, мягкой, светлой и ароматной. Лот был солдатиком, небрежно выструганным из сосны и аляповато раскрашенным.
Теперь Брюн выглядела как человек.
— А это что? — спросила Брюн с интересом.
Она заглянула в соседний зал через узкую дверь. В полутьме поблескивали стальные части какого-то механизма и тепло пульсировала накопительная батарея.
— Это еще одна… модернизация, — сказал Карл и взял ее под локоть.
Прежде чем Брюн успела толком разглядеть необычный механизм, Шмеллинг мягко, но настойчиво увлек подругу за собой.
Илья проснулся. Его будто вышвырнули грубым пинком из приятного, красивого, но неуловимо тревожного сна. Парень поежился, сел на жестком матрасе.
Илья был все в той же камере, с тем же ведром в углу. Оно было накрыто белой эмалированной крышкой. Но от вони это не спасало. В темноте на полу поблескивала опустошенная жестяная миска. Охранники исправно приносили еду два раза в день. Судя по качеству, она была с общей кухни замка. Илье она казалась не очень вкусной, но была довольно сытной. Чуть поодаль гротескными хлопьями снега белели пятна трех журналов, которые он за эти дни успел выучить наизусть — «За штурвалом», августовский выпуск прошлого года, журнал с судоку, и «Плейбой», такой замусоленный, словно его прихватывал с собой в туалет еще сам Федор Суетин.