Черный берет и чудище морское
Шрифт:
Но пошла интенсивная пальба со стороны пикапа и к Лазаревичу потянулась стежка выстрелов – романтик-мулат исправно строчил из пистолет-пулемета вроде «Узи». Куда деваться с открытого пространства? Под машину не успеешь протиснуться, значит, срочно в канаву. Когда старлей уже падал в сточную воду, что-то ударило его в голову.
Мир вдруг опустел, стал гиацинтового оттенка. Как будто послышалось несколько щелчков и старлею показалось, что он видит самого себя с пробитой головой, сползающего головой в канаву. Мир стал тоньше, потрескался, и сквозь потрескавшуюся оболочку пролились серебристые струи. Они протекли сквозь стрелявшего «романтика» и тот завяз как в киселе, стал медленным. И те же струи, закрутив самого Лазаревича, словно вывернули его наизнанку… Не видно рук и ног, вместо этого гребень и плавники, свивающийся в кольца хвост, частокол шипов. Это его хозяйство или не его?
Серебристые нити медленно подтягивают вражеского командира, а кольца змея свиваются и распрямляются…
Очнулся старлей, когда, вылетев из канавы, лупил рукояткой пистолета по шикарной мулатовой шевелюре – глаза у того уже закатились – причем на полпути между пикапом и минивэном…
А потом Боря запихивал в машину обессилевшего старлея с разукрашенной физиономией. «Это почему я еще жив, если получил пулю в башку», – с трудом подумал Лазаревич. Но ведь, кажется, еще соображаю. Кажется, не кажется? Соображаю или не очень? Может, срикошетило? А потом запах пришел… похоже, хорошо в нехорошей канаве искупался.
Боря Келлер с простотой подростка-срочника дал газу и давай проламывать на третьей скорости препятствие в виде внедорожника, из которого еще палил мужчина с выпученными глазами. И проломил. Мужчину, высунувшегося из машины, больно придавило к стене и из него вышло всё съеденное, включая цыпленка – поздороваться.
Через мгновение сцена исчезла за поворотом. Борис гнал к порту, казалось о правилах дорожного движения он не имел никакого представления. Но сейчас это было в жилу.
Одесса, мне не пить твое вино
Капитан Лазаревич первый раз заметил Рыжую на пероне в Таганроге. Рыжий – цвет приметный, особенно для Ивана; он всегда, видя такой окрас волос, покойную маму вспоминал и доктора Настю. Да и выделялась эта девушка на фоне вокзального люда, обрамленного авоськами и чемоданами, диссонанс некоторый имелся. Это в советское время такие девицы ездили пионервожатыми поработать в пионерлагере на море. А сейчас старались найти себе содержателя с мерседесом и укатить в Анталью. Рыжая стояла с небольшой сумкой и искоса поглядывала на проходившего мимо Лазаревича. Он даже споткнулся, потому что стал машинально озирать свои берцы – не заляпанные ли…
Второй раз он увидел ее у себя в купе. Дверь была не заперта, попутчики отсутствовали и Лазаревич, лежа на полке, старательно смотрел на залитую солнцем степь в окне напротив. Его предки отвоевывали ее у кочевника, чтобы распахать, чтобы отплыть от её берега под белым парусом – а сейчас снова одичало поле, а на море реет чужой флаг. Если закрывал глаза, то видел войну, с которой возвращался. По преимуществу серую стену с провалами окон, из которых летит свинец. В этом мире под закрытыми веками Лазаревич бежал на свидание с хозяйкой стены – смертью. Падал, отползал; туда, где он только что был, ложилась свинцовая стежка; чувствуя горячую пыль и горькую копоть на губах, несся дальше; швырял гранату в оконный проем, карабкался в черный зев окна и снова бежал , по коридору, по лестнице, ловя в прицел врагов там наверху; они были похожи на головки одной большой ядовитой гадины, обвившей обгоревший лестничный пролет…
По коридору зацокали каблучки и Рыжая оказалась рядом с ним в купе, вместе с не очень увесистой сумкой.
– Вы, девушка, из вагона-ресторана? Я обед не заказывал.
Рыжая стала нести, что ее преследуют какие-то мужчины, а проводнику на всё наплевать.
– Ага, улавливаю, вы про мужчин рассказываете. Если бы еще помедленнее.
И действительно, около входа в купе появилось двое граждан многообещающей наружности. Рожи небритые, один из них кавказец, криво ухмылялся сквозь заросли лица, другой, «бык» со свинченным набок носом, наверняка из бывших боксеров, был хмур и серьезен как при защите диссертации.
– Это, наверное, ваши спасители, милая. Что ж, красивы как боги. Они и проводят вас до места назначения.
– Они как раз меня преследуют, – лихорадочно зашептала Рыжая, – а вы ведь офицер.
– Надо же, как вы меня опознали, а я без эполет, в одних трениках.
– Да, да, вы в гражданском, но я вижу, что офицер, вот и ботинки форменные, – продолжился ее горячий шепот.
– Извините, но даже офицеру сегодня не до защиты дам. Ему бы жалованье получить и вовремя догадаться, когда какой-нибудь Борис Абрамович, которого раньше б не подпустили даже с пирожками к стройбату, продаст его скальп молодым демократам. Вы могли бы урегулировать свои отношения с присутствующими здесь гов... господами на коммерческой, так сказать, основе. Согласно духу либеральных преобразований. Если у них есть платежеспособный спрос на ваши прелести, то вы им – услугу, они вам – деньги. Да, кстати, настаивайте на предоплате. Учитывая немалые аппетиты этих мужчин, постарайтесь не продешевить.
– Слушай, ты ему не нужна, пошли, – невнятно и гулко как тролль произнес Хмурый, а Веселый потянулся, чтобы ухватить её за руку.
Лазаревич поставил на пути его грабли томик Есенина.
– Тор опитесь, любезный. Девушка еще не сказала «да» и не предложила свои условия оплаты.
– Чего-чего, что ты несешь? – несколько озадачился Хмурый, даже поднял одну мохнатую бровь.
– Лет через пять, когда вы научитесь состригать шерсть с мурла и выковыривать грязь из-под ногтей, вам будет стыдно за ваше сегодняшнее поведение – вы ведь составите элиту, новую аристократию нашей страны и ряда офшорных островов в теплых морях. У вас будут виллы и секретарши, ваши дети будут учиться в Итоне и Оксфорде, а ваши любовницы будут ходить на встречи с послами западных держав и возглавлять правозащитные организации. Будем историчны, господа, многие знатные и богатые фамилии Европы начинали именно с грубого насилия и грабежа на большой дороге.
– Пошли выйдем, – предложил Хмурый.
– Конечно, выйдем и даже пойдем... А вы, милочка, пока я отсутствую, старайтесь не проявлять повышенного интереса к моим вещам, их у меня немного, но они все мне дороги.
Они вышли и двинулись по направлению к тамбуру. Впереди Веселый, посредине Лазаревич, позади Хмурый. Бутерброд, так сказать. Дальнейший сценарий капитан прекрасно сознавал. Как только выходят в тамбур, он сокрушительно получает по затылку от Хмурого, потом оба гражданина старательно пинают его ботинками по голове и в живот, следом открывают дверь и выбрасывают из вагона. Счастливого пути, дурак. И идут трахать свою «невесту» – вечер будет приятным для всех, кроме Лазаревича. Или все-таки немного изменить сценарий, тем более, что в проходе нет детей?
Неподалеку от двери тамбура капитан резко затормозил и присел; подхватив, дернул вперед ногу Хмурого, и, немного привстав, ткнул кулаком в пах Веселого, который как раз обернулся. Итак, имеем одно тело – согнувшееся, другое – шлепнувшееся на спину. Теперь Веселого распрямим, приложив его мурлом к своему колену, Хмурого согнем ударом ноги в пузо.
Взяв за шиворот, капитан выбросил обоих «быков» в тамбур. Там столкнул их головами друг с другом и с дверью, затем еще утрамбовал – хорошо, что в берцах был. Оружие – два Макарыча и два складных ножа c фиксаторами – выбросил из поезда. Определил, что «господа» вернутся к активной деятельности нескоро и пошел в купе. Думал, что дамочка уже скрылась, прихватив его кошелек, одеколон и плейер «Сони». Всё оказалось хуже, она сидела в купе, закрыв глаза, то ли от страха, то ли от предвкушения.