Шрифт:
Маршрут Данилова
Зеленая стрелка — пешком и на автобусе до места, где его настиг Взрыв. Синяя — в колонне беженцев в Коченево. Красная — оттуда в родной город
Пролог
Человек поднялся на верхнюю площадку, осмотрелся и перевел дух. Восемнадцать пролетов остались
Прижимаясь спиной к лифтовому коробу, человек сел на корточки. Приближаться к краю, лишенному даже намека на перила, ему не хотелось.
Никто не знал, что он здесь, иначе ему без разговоров запретили бы, даже применив силу. Он был слишком ценен. Или они думали… да, в последнее время он склонялся к этой версии. Они ошибочно считали его ценным.
Иногда ему казалось, что, будь на его месте жюль-верновский инженер Сайрес Смит, тот сумел бы в одиночку восстановить цивилизацию на отдельном участке суши. В полном объеме. И наладить сельхозтехнику, и пустить трамвай, и даже соорудить из подручных материалов новую теплоэлектроцентраль.
Его же личная память хранила только даты давно забытых сражений и кучу никому не понятных терминов. Гору бесполезного гуманитарного хлама, который он не собирался никому передавать. Но он гнал эти мысли и понимал, что глупо себя обвинять. Как и культура, цивилизация — продукт миллионов. Ни один атлант не вынесет этой тяжести в одиночку.
Посещать старые дома давно стало опасно. Они рушились от слабых подвижек земной коры, которые нередки в северных отрогах Салаирского кряжа, от непогоды, подтачивавшей их второе десятилетие. Иногда достаточно было легкого толчка, чтобы изношенные несущие конструкции, выдержавшие когда-то страшный удар взрывной волны, обрушились. Складываясь как карточные домики, здания иногда погребали под обломками любителей порыться в останках былого.
Человек знал, что его выходка граничит с безумием. Может быть, он верил в свою счастливую звезду и в то, что, пройдя такое, нельзя умереть иначе, чем от старости.
А еще он не мог уйти, не попрощавшись с Городом.
В доме не было ничего примечательного, и жизнь человека никак не была связана с этой серой громадой. Обычный девятиэтажный дом из кирпича с тремя подъездами теперь гордо возвышался над всем районом. От его панельных соседей остались только невысокие холмики, похожие на скифские курганы и уже начавшие порастать травой. Дом был одним из последних, устоявших после прошлогодних толчков, которые люди, живущие теперь в жмущихся к земле домишках, едва почувствовали.
Это был последний вечер, который он проведет там, где когда-то появился на свет. Совет принял решение. Совсем скоро они оставят этот негостеприимный край и отправятся в дальнюю дорогу, чтобы найти новый дом.
Они нашли несколько нетронутых разрезов — невозможно выжечь все месторождения дотла, да и вряд ли кто-то ставил такую цель. На них при желании можно было добывать уголь практически вручную, как в позапрошлом веке. Но это мартышкин труд. Чтобы обогревать их утлые жилища и готовить еду, хватит и дров. Так что заметных плюсов у проживания в угольном краю не было.
А минусы перечислять можно было долго. Скверный климат и неудобный для земледелия рельеф, бедная фауна и недостаток водоемов, пригодных для рыболовства. Вдобавок — и это самое страшное — полная изолированность от других «островков» жизни. Ближайшее поселение находилось в пятистах километрах, а это все равно что на Марсе. Этот человек хорошо знал историю и вполне мог представить себе последствия такой обособленности — деградацию физическую и культурную. Народ… точнее, племя, начнет вырождаться без притока свежей информации быстрее, чем без притока свежей крови.
Здесь, на продуваемых всеми ветрами холмах, они найдут быструю смерть. Занавес опустится через два-три поколения, когда будут истрачены лекарства и удобрения, доставшиеся им в наследство. Когда истощенные почвы не оставят им надежды на сносный урожай, а каждый второй ребенок будет рождаться мертвым, будет уже поздно.
Надо уходить, пока есть силы и запасы прежних лет. Возможно, на юге, у незамерзающих морей, где не понадобятся дрова, можно собирать по три урожая в год и ловить сколько угодно рыбы, их ждало бы будущее. Не великое — ни к чему забивать голову ерундой, — а скромное и тихое, как у тысяч племен, имена которых не сохранила история. Им не довелось изобрести пороха или открыть Америку, но кто сказал, что они об этом жалели?
Но это все мечты. Не так-то просто выбраться из Западной Сибири в теплые края. Если идти строго на юг, то придешь в степи Казахстана или бесплодную Монголию. Шило на мыло.
И на востоке нечего искать. Отколовшиеся смогли добраться до Приморья пятнадцать лет назад, но с тех пор слишком многое изменилось. У них еще были автомобили. И там еще были дороги.
На западе… там их тоже не ждут.
Поэтому про тропики придется забыть и довольствоваться Алтаем. Так решил Совет.
Человек снова возвращался мыслями к тем, кто покинул их пятнадцать лет назад. Отколовшиеся оказались правы, будь они прокляты. Теперь они уже наверняка нашли новую родину и живут там припеваючи. А он, старый дурак, до последнего надеялся, цеплялся за прошлое. Вдруг уже поздно? Что будет, если все подходящие для проживания места уже заняты?
«Не пори горячку», — оборвал человек себя. Он помнил данные количественного анализа. Свободного места на Земле долго будет больше чем достаточно. Очень долго.
Он поднес к глазам бинокль и посмотрел в сторону бывшего Рудничного района. Тот находился на естественном холме или плато, поднимавшемся на высоту около пятисот метров над уровнем моря. Там когда-то были новостройки времен Брежнева. Теперь, насколько хватало глаз, громоздились руины, удаляясь к северу ступенчатыми волнами.
Город когда-то вырос вокруг нескольких шахтерских поселков без всякого генерального плана. Он был разбросан на громадной площади, это и спасло его дальние пригороды. В одном из таких наблюдатель и нашел эту крышу.
В хорошую погоду с нее можно было рассмотреть и старый центр, который люди, жившие здесь сорок лет назад, называли попросту Городом. Вот только там почти ничего не осталось. Годы и дожди занесли грязью и глиной чудом уцелевшие фундаменты, смыли остатки кирпичной крошки и обломки, усеивавшие зону полного разрушения. Наносы покрыли и шлаковое поле, расстилавшееся чуть дальше. Там не выросло ни травинки, и теперь серая проплешина контрастировала с зеленеющими окрестными холмами.
А дальше на юго-восток, примерно в полутора километрах, чернела яма Провала. Человек опять поймал себя на том, что непроизвольно отводит глаза, чтоб лишний раз не видеть этой раны на теле земли. Но он знал, что так же делают и остальные. Своеобразное табу, которое родилось на его глазах вместе с их крохотным народом.